Сумерки Европы - Григорий Ландау

Но какъ увидимъ ниже, эта поправка, не устраняя противоестественности, только ее усугубляетъ.

И пусть не говорятъ, что ущербъ историко-государственный неоцѣнимъ и потому не можетъ быть возложенъ на виновнаго — на побѣжденнаго; убытки же гражданскоправные могутъ быть подсчитаны и возложены на него. Конечно, такъ, какъ подытоживаются личные убытки, такъ историческій ущербъ подсчитанъ быть не можетъ, и не можетъ быть покрыто государственное умаленіе, какъ возмѣщаются частные убытки; но это только снова обнаруживаетъ основную противоисторичность и противогосударственность той уголовно-гражданской исходной точки, на которую стала Антанта въ построеніи мира. На такой почвѣ невозможно ни установить виновности, ни искать удовлетворенія. Но это не значитъ, что надо удовольствоваться тѣмъ, что возможно на такой почвѣ возмѣстить, это значитъ, что надо съ нея сойти. Или вѣрнѣе сказать — что не надо было на нее вступить, ибо до сихъ поръ едва ли когда либо на ней стояли заключающія миръ государства.

Надо съ нея сойти, — ибо дѣйствительно оставаться на ней невозможно; оставаться на ней значило бы отречься отъ государственности и исторіи во имя частнаго интереса. Антанта не могла съ нея не сойти, но она не могла и покинуть ея почву, ибо это была почва ею признанная и закрѣпленная. Другими словами надо было сойти не сходя, надо было снова прибѣгнуть къ прикровенному совмѣщенію несовмѣстимаго, контрабандному провозу подъ разъ выкинутымъ флагомъ посторонняго добра, опять и опять къ лицемѣрію. Надо было вернуться на исконную международногосударственную почву, оставаясь въ предѣлахъ будто идеальной уголовно-гражданской. Отсюда проистекли всѣ неизбѣжныя послѣдствія: съ одной стороны поддерживалась мотивировка уголовно-гражданская и проводилась соотвѣтствующая политика, съ другой стороны, фактически проводилась и обычная, исконная политика международно государственнаго насилія; съ третьей стороны все это происходило — и иначе и не могло происходить, какъ — путемъ самообмана и искаженія. Этотъ послѣдній моментъ моральнаго разложенія привносился такимъ образомъ въ современность въ дополненіе и развитіе той культуры обольщенія и лжи, которыя восторжествовали въ годы войны, отравляя самые источники европейской душевности. Но помимо этого получалось то, что ликвидація войны происходила подъ одновременнымъ воздѣйствіемъ двоякихъ идей, какъ явныхъ уголовно-гражданско-правныхъ, такъ и прикровенныхъ международно-государственныхъ; дру-гими словами, что побѣжденныхъ били въ два кнута, что давленіе, угнетеніе и разореніе стало вестись сразу по двумъ принципамъ, и по новому и по старому, и по гражданскому и по государственному.

Именно къ этого рода явленіямъ приходится отнести и то, что возмѣщеніе ущерба, нанесеннаго мирному населенію, обогатилось формулой вознагражденія и пострадавшихъ военно-служащихъ; что къ возмѣщенію ущерба присоединилось отторженіе территорій, долгосрочная оккупація земель, отнятіе флота и колоній — словомъ вся та система мѣръ, свидѣтелями которыхъ мы являемся и которыя въ своей совокупности и послѣдствіяхъ ведутъ все къ тому же, къ разрушенію и разгрому въ первую голову побѣжденныхъ, но косвенно всей Европы.

Дѣло впрочемъ не только въ томъ, что репрессія вмѣсто того, чтобы быть, какъ въ былые вѣка, военно-государственной — стала двойной и военной, и гражданской. Дѣло еще въ томъ, что въ каждой области она стала сугубо разрушительной, именно потому, что оказалась не явной, подлинно преслѣдующей нескрываемую цѣль, а обходной, прикровенной; что своей цѣли и своего смысла не могла выявить и, прикрываясь чужимъ флагомъ, осуществляла ее ощупью безъ сознательныхъ и провѣримыхъ критеріевъ. Репрессія не только стала двойной, но вдобавокъ каждая оказалась разросшейся. И такъ какъ къ тому же въ этомъ разрастаніи каждая оставалась неосуществляющейся, то и получилось такое необычайное положеніе, что при возрастающемъ давленіи на побѣжденнаго, побѣдитель все же не только продолжалъ себя чувствовать неудовлетвореннымъ и неудовлетворяемымъ, но и въ дѣйствительности оставался таковымъ. Другими словами, — что увеличеніе давленія на побѣжденнаго, сопровождалось уменьшеніемъ удовлетворенія для побѣдителя. И потому было бы совершенно неправильнымъ сказать, что не все ли равно подъ какимъ флагомъ происходитъ расплата: побѣдитель искони налагалъ на побѣжденнаго свой законъ, этотъ законъ мягкимъ не бывалъ никогда, а въ какой идейной обстановкѣ онъ преподносился, это де уже не вопросъ существа, а скорѣе вопросъ слова. Это не такъ потому, что мы здѣсь имѣемъ не простое словесное прикрытіе опредѣленной воли побѣдителя, а его подлинную духовность, не только окутывающую его волю, но ее опредѣляющую; и воля и оказалась такъ опредѣленной, на такой идеѣ построенной, что и привела къ неизбѣжности скрытаго обращенія къ двойной и двоящейся системѣ репрессій и соотвѣтственно къ ихъ хаотическому сплетенію.

Основная идея уголовно и гражданскоправная, кажущаяся чрезвычайно прогрессивной, демократической и пацифистской — заключается въ томъ, что виновная сторона должна возмѣстить причиненный ею ущербъ безвинной сторонѣ, а въ сущности говоря (сообразно частнохозяйственной концепціи, лежащей въ основѣ идеи) безвиннымъ людямъ; въ идеалѣ, значитъ, должна произвести государственноправную in integrum restitutio нарушеннаго гражданскоправнаго интереса. Того же жаждетъ крестьянинъ, у котораго скотъ сосѣда произвелъ потраву; того же ищетъ и лавочникъ, понесшій благодаря дѣйствіямъ контрагента убытки. Но глубоко обоснованно не такъ поступало государство. Ибо съ одной стороны идеальная частно-гражданская in integrum restitutio отнюдь не возстановляетъ и не заглаживаетъ важнѣйшаго зла, наносимаго войной; и потому справедливо и законно чувство неудовлетворенія отъ репараціоннаго завершенія войны, даже если бы оно и могло быть осуществлено, но вмѣстѣ съ тѣмъ оно и осуществлено быть не можетъ по своей чрезмѣрности, и его осуществленіе въ свою очередь законно должно быть признало и чрезмѣрнымъ, и несправедливымъ. Если бы можно было вычислить убытки, нанесенные войной, съ цѣльно ихъ загладить, то они естественно достигли бы такой высоты, которая для другого народа, къ тому же тоже отъ войны пострадавшаго и изнемогшаго, окажутся непосильными. Но въ гражданскихъ отношеніяхъ, откуда эта идея заимствована, въ концѣ концовъ contra posse nemo obligatur; въ историко-государственномъ отношеніи такого contra posse не существуетъ, ибо остается непрерывный народный коллективъ и остается продолжающаяся народная исторія; и потому неоплачиваемый долгъ момента переносится — во всякомъ случаѣ можетъ быть перенесенъ — на слѣдующія поколѣнія. Съ одной стороны обязываются къ уплатѣ всѣ члены побѣжденнаго коллектива (что нарушаетъ гражданско-уголовную идею личной отвѣтственности), съ другой стороны обязаннымъ къ возмѣщенію становится неопредѣленный рядъ поколѣній (разумѣется, если имъ не удастся стряхнуть съ себя силовымъ путемъ эту отвѣтственность). Другими словами, граждански правовая идея въ примѣненіи къ межгосударственнымъ отношеніямъ пріобрѣтаетъ характеръ самыхъ раннихъ типовъ гражданско-правовыхъ связей, когда неоплатный должникъ поступалъ въ кабалу къ кредиторамъ и становился съ семьей его холопомъ, рабомъ. И это сходство не случайное, а лежитъ въ корнѣ вещей, ибо эти раннія формы гражданскихъ отношеній и соотвѣтствуютъ слабому развитію объемлющей должника и кредитора единой государственности, соотвѣтствуетъ взаимному ихъ положенію большей или меньшей независимости, такъ сказать взаимному суверенитету каждаго, а не соотвѣтствуетъ современному совмѣстному субординированному положенію въ государствѣ субъектовъ гражданскаго права; и потому примѣненіе гражданской идеи къ государству неизбѣжно приводитъ къ послѣдствіямъ аналогичнымъ давно прошедшимъ формамъ гражданскаго общества въ ранней стадіи государственности.

Въ свое время аналогичными (обще формально говоря) были ликвидаціи межплеменныхъ, межгосударственныхъ отношеній — поскольку аналогичны въ нѣкоторой степени были и суверенноподобныя отношенія сторонъ. И тамъ на раннихъ ступеняхъ культуры побѣдитель нерѣдко покорялъ побѣжденнаго, включая его въ свою организаціонную структуру, дѣлая его себѣ кабальнымъ, холопомъ, организуя его послѣдующую соціальную отъ себя зависимость. Незачѣмъ выяснять вопроса, дѣйствительно ли, какъ думаютъ нѣкоторые, это и былъ путь созданія первыхъ государствъ; какъ бы то ни было, подобнаго рода явленія происходили на раннихъ ступеняхъ культуры; и именно своеобразное возвращеніе къ нимъ мы имѣемъ въ современномъ мирѣ. Война въ тѣ вѣка завершалась не передвиженіемъ опредѣленныхъ цѣнностей отъ побѣжденнаго къ побѣдителю, а организаціей эксплоатаціи побѣжденнаго въ послѣдущее послѣ войны мирное время, организаціей государственно-кабальнаго отношенія. Такимъ образомъ идея in integrum restitutio въ связи съ государственной репрессіей, кажущаяся столь прогрессивной пацифистамъ, на самомъ дѣлѣ является — черезъ уподобленіе уголовно-гражданскимъ формамъ — возвратомъ къ давно прошедшимъ временамъ, т. е. не прогрессивной, а реакціонной. На самомъ дѣлѣ понятно, что дѣло идетъ здѣсь не о сколько нибудь полномъ повтореніи былого, а лишь о тяготѣніи въ ту сторону, поскольку оно умѣстимо въ современную измѣнившуюся жизнь, и именно поэтому слѣдуетъ сказать, что мы имѣемъ здѣсь дѣло не съ возстановленіемъ прошлаго, а лишь съ тенденціей къ нему, не съ возвращеніемъ, а лишь съ тягой къ возвращенію, не съ реставраціей, а именно лишь съ реакціей. И, пожалуй, это тѣмъ хуже.