Полукровки - Стивен Грэм Джонс

Они привыкли к рычащим грузовикам и делают то, что делают. Может, это все же верная дорога и верный сад.

Теперь мать-олениха смотрит на ветровое стекло.

Наконец она дважды дергает хвостиком, словно отгоняя сомнения. Она проходит мимо бампера, даже почти не уходит с дороги, когда ее сдергивает во тьму словно гигантским ртом.

Автостопщик вскарабкивается сзади на водительское кресло, и, поскольку хочет забраться повыше, уйти, он подтягивается еще и руками, не обращая внимания на то, за что хватается для опоры.

Оказывается, что это сигнал. Он гудит громко и долго, поскольку если автостопщик его выпустит, он упадет прежде, чем усядется.

Звук, как и говорит его дядя, долетает до луны и обратно, и где-то в этой длинной громкой петле он поражает сердце олененка, который никогда не слышал, чтобы мир раскалывался вот так. Дядя автостопщика всегда говорит, что олени и кролики на самом деле одно и то же, что годится для одного, годится и для другого. Они чувствительны к теплу. Они любят бегать и смотреть, бегать и смотреть. Их сердца мгновенно останавливаются от любых мелочей.

Это обязано быть правдой.

Олененок падает на подогнувшиеся передние ноги, затем валится целиком.

В этот момент долговязая темная фигура вступает в тускло-оранжевое сияние габаритных огней.

Тетя автостопщика тоже поднимает взгляд на ветровое стекло. Она опускает нос к носу олененка, чтобы удостовериться. А затем опускается сама, чтобы поесть, и начинает с тонкой белой кожи брюшка.

Автостопщик запирает одну дверь, потом другую.

Остаток ночи фургон под ним дрожит, он сидит в конуре, подобрав колени к подбородку, и сосет пакетики с кетчупом. Утром в высокой желтой траве будут спать, свернувшись, два обнаженных человека.

Он на это надеется.

Глава 13

Печальные глаза

Если Арканзас – рай для вервольфов, то Северная Каролина – наш ад.

По крайней мере, конкретно для нас.

Каждую четверть мили или около того Либби била основанием ладони по верху руля и пыталась вдавить педаль газа нашей «Импалы» [27] еще глубже в пол.

Ее волосы были повсюду.

Если бы мы поехали быстрее, мы бы обогнали наши передние фары.

Если бы мы поехали медленнее, Даррен бы умер.

Я поднял свое стекло, чтобы «Импала» стала больше похожа на пулю. В наступившей тишине Либби посмотрела в грязное зеркало с моей стороны, ее волосы все еще плыли по ветру, но теперь ровно, словно она падала, и в этот момент в выражении ее лица, ее бровях, во взгляде я увидел ее десятилетней, смотрящей через кухню на то, как морда ее брата проступает сквозь его рот, ощущая, как в ответ ее язык распухает во рту.

Думала ли она до того мгновения, что сумеет проскочить? Остаться такой, как ее сестра, жить нормальной жизнью в городе? Несмотря на то что Дед рассказал ей, кто она такая.

Когда ты ребенок, факты значения не имеют. Зависит от того, насколько ты веришь. Как сильно ты желаешь.

Для Даррена первое обращение было свершившейся мечтой.

Для Либби это было началом кошмара.

И ей пришлось сначала увидеть, как это происходит с ее братом.

Действительно ли моя мама удерживала их в углу шваброй всю ночь, прежде чем Дед пришел, или… или Либби обратилась, чтобы защитить ее, чтобы хоть один из них мог осуществить эту мечту?

Мне незачем было спрашивать. Я видел это каждый раз, когда она смотрела на меня.

Она вступила в кошмар, чтобы не дать попасть туда своей сестре.

Пятнадцать лет я делал вид, что Либби моя мать, поскольку они были похожи как две капли воды. Я думал, что она тоже делала вид. Она намеревалась постараться, чтобы моя мать выросла нормальной. Она рассчитывала на это.

А если не она, то я.

А все, чего хотел я, – предать ее. Стать таким, как Даррен. Который уже остался во многих милях позади нас. В тюрьме. Не в пруду, не в бочке. Не за банку земляничного кулера, которые он всегда крал в мини-маркетах.

За разграбление могил.

За каннибализм.

По словам Деда, Даррен и Либби и остальные вервольфы их поколения родились слишком поздно.

Им не хватало того, что он называл могильным днем.

Позже Даррен говорил мне, что старик просто пытается вызвать у меня отвращение, превратить меня в мальчиковую версию Красной Шапочки, которая боится сойти с безопасной тропинки.

Вероятно, он был прав.

Но все же.

Дед определенно был охотником, он мог загнать любое достаточно отважное существо, способное выступить против него здесь, в лесах, загнать его и порвать ему сухожилия, перегрызть глотку, искупаться в его крови.

Таким был Дед, в которого я верил.

Однако была и иная версия.

Был Дед, по ночной тени которого палил дробью каждый фермер в пяти графствах. Это был Дед, которого гнали все дальше от мира людей. Это был Дед, который знал вкус настоящей мести.

Когда он был молодым волком, похоронный обряд был иным.

У людей в поколении Либби, Даррена и моего после смерти спускают всю кровь, затем наполняют медицинской версией антифриза, склеивают губы и глаза, красят ногти, наносят макияж, так сильно спрыскивают средством для укладки их волосы, что они становятся как шлем против червей.

Вряд ли хоть один червяк подберется к ним вообще.

После того как герметичный гроб закрывается, его помещают в цементную коробку.

Если выкопать такой труп лет через десять-двадцать, он будет все таким же. Разве что ты коснешься его, чтобы посмотреть, в какое желе превратилась твоя мамочка или братец.

Но так было не всегда.

Раньше людей хоронили в сосновых гробах или мешках, или только в их одежде, раньше их предавали земле как можно быстрее.

Вервольфы не гордые.

Иначе мы бы передохли столетия назад.

История Деда – он никогда не рассказал бы ее мне, если бы Либби в тот день не была на работе, зашивая мешки с семенами, – была о том, как он однажды в одно конкретное воскресенье пошел в церковь как маленький добрый прихожанин, и он даже не коснулся серебра на блюде с пожертвованиями, когда оно пошло по кругу, словно это было испытание для него и остальная часть прихожан ожидала, что он его провалит.

Когда все остальные вышли на воскресный пикник, он вошел в другое помещение, затем по узкой лестнице поднялся к месту, которое называли насест грешника. Два дня он прятался на чердаке со всеми списанными церковными книгами, на полях у некоторых из