Полукровки - Стивен Грэм Джонс

Такова была природа. Естественный порядок вещей. Это было средневековьем.

Ему нужно было поговорить с этими злыми тетками.

Он вышел из темноты так, чтобы они могли увидеть его, и они подняли к нему окровавленные до глаз морды.

Чтобы показать, кто он, Даррен продолжал идти с поднятыми руками, раскрыв ладони, растопырив все девять пальцев. Он шел между старыми могилами – давно просроченной едой. Три дочери уловили его запах, попятились, рыча, но мать продолжала стоять над мертвой женщиной. Она ткнулась носом в пах Даррена, когда он оказался достаточно близко.

Это тоже естественно.

Даррен чуть крутанул бедрами, чтобы на него не набросились. Но он продолжал держать руки вверх, расплываясь в улыбке. В конце концов, это будет четверо на одного. И они были готовы прыгнуть на него, уже скалясь.

– Недурная идея, – сказал Даррен и сел на корточки. Он поднял руку мертвой женщины, уже оторванную от тела. – Приятно познакомиться, – продолжил он, покачивая рукой женщины в своей версии игры, – спасибо за ужин, мэм, – и в этот момент три попятившихся волка начали рычать, поднимая шерсть на затылке как гривы.

Даррен посмотрел на них, положил руку, показывая, что не крадет их еду, все нормально, и затем, как дым, все три исчезли в ночи.

Даррен посмотрел на четвертую, на мать, тетку, кем еще там она для них была, и она тоже теперь пятилась, стоя в своем пятне темноты, задрав губу, словно пыталась что-то сказать.

– Что? – сказал Даррен, уловив запах на секунду позднее, чтобы успеть уклониться от удара лопатой, которая обрушилась на его затылок как бита.

Последнее, что заметил Даррен, была красная вишенка полицейской сигареты.

Она вспыхнула от пришедшегося по цели удара, крохотные оранжевые искорки поплыли над открытой могилой. Над мертвой женщиной. Над полусъеденной молодой матерью.

Затем наступила темнота.

Сирены череды несущихся полицейских машин выгнали нас на парковку мотеля. Мы уже были в боеготовности, поскольку Даррена не было слишком долго.

– Нет, нет, – повторяла Либби.

Но – да.

Во второй полицейской машине был Даррен. Его подпирали с обеих сторон, он был без сознания.

– Иди в комнату, – сказала Либби, и когда я запротестовал – мне было пятнадцать, я был как они, – она обернулась ко мне с рычанием в груди.

Я закрыл дверь за собой.

Не прошло и двадцати минут, как она оказалась внутри, постучав в окно ванной, поскольку ее одежда была изорвана в клочья, которые разнесло по Мэйн-стрит.

Она оделась и объяснила, что Даррена взяли на кладбище. Что там его запах был повсюду. И что остальные тоже были там и жрали.

– Что жрали? – спросил я.

– Скорее кого, – сказала Либби, бросая одежду в мусорную корзину, ее взгляд метался по комнате, выискивая, не забыли ли мы чего. Того, что можно было бы потом забрать как улику.

В моей голове зазвучал рассказ Деда.

– Ему будет плохо, – сказал я. – От консервантов.

– Это не такое кладбище, – сказала Либби. – И это называется бальзамированием. У нас нет на это времени.

Комната уже была пуста. Оплачена, но спать в ней мы не будем.

Это было преступление, которого мы не совершали никогда, даже за все годы в Арканзасе.

– Значит, мы его вытаскиваем? – сказал я, надевая второй ботинок, не успевая натянуть поверх него штанину джинсов.

Либби выгребла скомканные купюры из ящика стола.

– Типа того.

Двумя минутами позже «Импала» превратилась в размытое пятно, полосу, вспышку. В отчаянную пулю.

Мы возвращались на юг. Точнее, на три съезда южнее.

Там была тургостиница, та, в которой Даррен хотел остановиться.

Там был бар, в котором можно было побороться с медведем в надежде выиграть три сотни баксов.

– Легкие деньги, – сказал тогда Даррен, тормозя на съезде, чтобы ввезти нас в историю. Но он же понимал, он просто веселил нас.

Теперь этот медведь был его надеждой.

Либби плотно сжала губы, держа руль обеими руками, потому что на такой скорости шина должна была скоро лопнуть, но я догадывался, что медведь должен был послужить каким-то доказательством. Даррен заслышал шум позади церкви и, будучи добрым гражданином, пошел проверить, чтобы разогнать грабителей.

Но вместо этого он обнаружил медведя.

Это медведь выкопал труп, придя в городок за ним.

Этот план во многом, конечно, основывался на предположениях. Что Даррена не застали за тем, что он грыз ногу. Что он не попытался перекинуться.

Однако то, что он сидел без сознания на заднем сиденье полицейской машины, а не лежал весь в пулевых дырках в фургоне судмедэксперта, предполагало, что копы не знали, кого взяли. Не знали, кого накрыли.

Но Даррен скоро должен был очнуться. И это подгоняло нас не меньше, чем все остальное.

– Я не должна была отпускать его одного вот так, – сказала Либби, словно готовая разрыдаться.

Я хотел сказать что-нибудь правильное, но не мог придумать.

Мы остановились на грунтовочной парковке бара, вышли из «Импалы» прежде, чем успела осесть поднятая нами пыль.

– Зацепи, – сказала Либби, наклоняясь к толстому тросу, натянутому между залитыми цементом короткими металлическими трубами. Это была ограда, но для грузовиков, не для людей. Чтобы показать, что это парковка, хотя она ею не была.

Я подогнал «Импалу» задом, зацепил некогда хромированным крюком прицепа провисший трос и дал газу. Трос вырвал одно металлическое кольцо за другим, они полетели в меня как выстрел, выбили заднее стекло «Импалы», наполнив машину битым стеклом.

Я забросил трос на плечо насколько смог, затем обошел боковую стену бара, куда уже привел Либби ее нюх. Она спускалась с временной террасы жилого прицепа, в котором обычно спал бармен или хозяин бара. Передняя дверь болталась позади нее.

– Пусто, – сказала она.

Иногда вервольфовские боги улыбаются тебе.

Медведь находился в крытом вагоне на бетонной подпоре. Даже я почуял его запах.

– Большой, – сказала Либби. – Хорошо.

– Что ты?.. – спросил я о тросе, и Либби взяла его, бросила прямо перед пандусом, ведущим к откатной двери.

Внутри медведь тяжело засопел, показывая, что услышал нас.

– Это будет неприятно, – сказала Либби.

– Что они сделают с Дарреном? – сказал я.

Либби поджала губы, сглотнула и отрицательно покачала головой.

– Мне надо сорвать этот замок, – сказала она, завязывая волосы сзади, и я нашел кусок арматурного стержня, поддел амбарный замок, вытащил цепь. Либби подхватила ее. Она была длиной фута четыре, когда-то это была буксирная цепь, если не трелевочная. От нее ее руки стали пыльно-красными, словно от высохшей крови.

– Проклятье, – высказалась она обо всем этом, стоя на пандусе перед массивной дверью.

В первый раз за много лет я услышал от