Полукровки - Стивен Грэм Джонс

Стивен Грэм Джонс

Полукровки

Теа Лукас

1914–1999

Спасибо, Поуп

В конце концов я приехал в Америку.

Тут никто не верит в вервольфов.

ДЖЕЙМС БЛИШ

Stephen Graham Jones

MONGRELS

Copyright © 2016 by Stephen Graham Jones. All rights reserved. Published by arrangement with William Morrow, an imprint of HarperCollins Publishers.

Завораживающая, полная мрачного юмора и боли история о взрослении необычного мальчика, рожденного изгоем.

Они – «дворняги», оборотни-полукровки с Американского Юга. Каждый их день – отчаянная попытка выжить во враждебном мире, который их не понимает и боится. Десять лет нищеты и скитаний – нигде подолгу не задерживаясь и срываясь с места ночью, чтобы оставаться на шаг впереди закона. Довольно! Близится время, когда дядя Даррен и тетя Либби наконец узнают, похож ли на них племянник. Одной ли он с ними крови. Все вот-вот изменится.

© Н. Некрасова, перевод на русский язык, 2023

© Оформление, издание на русском языке. ООО «Издательство «Эксмо», 2023

Глава 1

Луна – суровая хозяйка

Мой Дед любил рассказывать мне, что он вервольф.

Он втянул в эту игру мою тетку Либби и дядю Даррена, пытаясь заставить их кивать, когда он рассказывал, как двадцать лет назад он размахивал когтями под дождем на полпути к мельнице на холме. Как он падал на четвереньки, пытаясь догнать поезд, идущий вниз по холму из Бунсвиля, и укусить его. Как он бегал по сельскому густонаселенному Арканзасу с живыми курами в пасти с влажными от восторга глазами. В его рассказах луна всегда была полной и всегда висела за спиной, как прожектор.

Могу сказать, что Либби от этого тошнило.

Даррен изображал широкую усмешку, хотя на самом деле смешно ему не было, особенно когда Дедуля рыскал по гостиной, показывая, как он разделывается с овцами, прижимая их к изгороди. Овцы – слабость всех вервольфов, говорил он, а потом играл за обе стороны, то рыча, как волк, высоко поднимая плечи, то блея в животном ужасе, как овца.

Либби обычно уходила, когда Дед врывался в стадо визжащих овец, разинув пасть, как голодный волк, и демонстрируя в отблесках огня тусклые желтые зубы.

Даррен просто качал головой и тянулся за очередной бутылкой земляничного кулера [1].

Мне было почти восемь лет, моя мать умерла в родах, об отце никто не рассказывал. Либби была сестрой-близнецом моей мамы. Она велела мне не называть себя мамой, но втайне я ее таковой считал. В ту осень на работе она зашивала мешки с зерном по пятнадцать фунтов. После работы она снимала защитные очки, и кожа вокруг ее глаз была чистой, но белой от соли. Даррен говорил, что она выглядит, как енот в негативе. В ответ она задирала верхнюю губу, и он прятался за столом.

Даррен был мужской версией моей мамы и Либби – они были тройняшки, настоящий помет, по словам Деда. Даррен в том году только вернулся в Арканзас. Ему было двадцать два, он убегал на шесть магических лет. Дед говорил, что такое происходит со всеми мужчинами в нашей семье. Даррен стал одиноким волком в шестнадцать, и это подтверждали шрамы и расплывшиеся татуировки. Он носил их как ордена. Они обозначали, что он выжил.

Мне было интереснее другое.

– Почему именно в шестнадцать? – спросил я после того, как Дед задремал в кресле у очага.

Я знал, что шестнадцать – это дважды по восемь, а мне было почти восемь, значит, я на полпути к побегу. Но мне не хотелось уходить, как Даррен. От мысли об этом у меня возникала пустота в животе. Я ничего в жизни не знал, кроме Дедова дома.

В ответ на мой вопрос Даррен опрокинул свою бутылку, глянул в кухню, чтобы проверить, не услышит ли Либби, и сказал:

– В шестнадцать зубы становятся слишком острыми для сиськи, парень. Вот и все.

Он имел в виду, что я жмусь к ногам Либби всегда, как только ситуация накаляется. Но мне приходилось. Из-за Рыжего. Даррену пришлось вернуться с дороги – он в основном гонял грузовики – из-за бывшего мужа и любовника Либби, Рыжего. Дед был слишком стар, чтобы встать между ними, но Даррен-то был в самом подходящем возрасте, и ухмылка у него была тоже самая подходящая.

Этот длинный гладкий белый шрам, сказал он, ведя по нему указательным пальцем, оставил Рыжий. А второй, под ребрами слева, это оставила его девушка-русалка? Нет, тоже Рыжий.

– Некоторые люди просто не вписываются в человеческую компанию, – сказал Даррен, одергивая рубашку и беря двумя пальцами за горлышко очередную бутылку.

– А некоторые просто не хотят, – прорычал Дед со своего кресла, зло ухмыляясь уголком рта.

Даррен зашипел, осознав, что старик не спал.

Он отвернул крышку бутылки и ловко запустил ее через гостиную, сквозь прореху в проволочной сетке от мух и оводов на двери.

– Стало быть, поговорим о шрамах? – сказал Дед, вставая с качалки и поблескивая здоровым глазом.

– Не хочу снова с тобой об этом, старик, – сказал Даррен. – Не сегодня.

Даррен всегда так говорил, когда Дед начинал расходиться, громко вспоминая прошлое. Но он будет говорить с Дедом. Так каждый раз бывало.

И я тоже буду.

– Таково быть вервольфом, – сказал я за Деда.

– Держишь ушки на макушке, волчонок? – ответил он, протягивая руку, чтобы погладить меня по затылку, потереть меня щекой о белую щетину на его подбородке. Я ускользнул от его руки и засмеялся. –  Верфольфам не нужна бритва, – сказал Дед, усаживая меня. – Расскажи ему почему, сынок.

– Это твоя байка, – ответил Даррен.

– Потому что, когда ты возвращаешься в тот образ, в котором мы сейчас, – почесал он челюсть, – ты всегда словно только что побрился. Даже если за день до этого у тебя была бородища, как у дикаря. – Он изобразил, будто проводит по гладкой щеке Даррена, затем посмотрел на меня. – Гладкая, как у младенца. Таков вервольф, который накануне вляпался в кучу неприятностей. Так ты узнаешь, что они делают. Так ты узнаешь их на улице.

Даррен просто уставился на Деда.

Дед не стал сдерживать усмешки, сделав это замечание, и я невольно спросил:

– Но… но ты же