Полукровки - Стивен Грэм Джонс

У собак, говорил он, рудиментарный палец бесполезен, это просто наследие тех времен, когда они были волками, утверждал Дед.

Рудиментарные пальцы – это про рождение, про то, чтобы родиться.

Точно так же, как птенцам нужен клюв, чтобы проклюнуться, или как змеенышам нужен острый нос, чтобы пробиться сквозь оболочку яйца, так и щенкам верфольфов нужны рудиментарные пальцы. Это из-за их человеческой половины. Поскольку если волчья голова скроена так, чтобы скользить по родовому каналу, человеческая голова – все щенки во время родов меняются от волка к человеку и обратно – слишком большая и массивная по сравнению с ней. И женские части тела матери для этого не приспособлены. Можно вырезать щенка из чрева, как они пытались сделать с Бабушкой, но нужен кто-то понимающий, что делать. Если нет ножа или кого-нибудь, кто может его держать, а мать – человек, не волк, – вот когда нужен рудиментарный коготь. Чтобы щенок мог выбраться при помощи лап. Чтобы мгновенным ударом остроты с внутренней стороны запястья чуть расширить отверстие.

Это страшно, кроваво, но работает. По крайней мере, для щенка.

И теперь я понял насчет дедовых клещей. Про эту гладкую впадину шрама на тыльной стороне его ладони, что он мне показывал.

Так я однажды посмотрю и на собственные руки.

На внутренней стороне моих запястий были два бледных шрамика. Либби говорила, что они от нагревающейся части дедовой плиты, когда я потянулся за тостом в ту пору, когда ломоть хлеба был размером с мою голову.

Дед постоянно мне рассказывал, но все же – собаки?

Я видел собак в окно, когда ехал в школу, но Дед никогда не держал дома собак.

Собаки все понимают. Собаки знают, когда они в меньшинстве.

– Нет, – сказала Либби, глядя на меня, на тыльную часть моих запястий новым взглядом, сравнивая свои рудиментарные когти с моими шрамами.

Это не собаку Дед забил лопатой.

Теперь я видел это так, как он рассказал бы, если бы мог раскрыть, как все это случилось.

Четырнадцатилетняя девочка начала рожать, человеческая девочка начала рожать человеческого ребенка, только на полпути ребенок начал меняться, крохотные иголки зубов вылезли из десен на много месяцев раньше. Этого не должно было быть, такого никогда не бывало прежде, она в помете родилась с пальцами, не с лапами, она должна была остаться в живых, она должна была выкинуть человеческого ребенка, но в крови его был волк, и он стал выбираться наружу.

Моя мама, я же не просто вспорол ее, я заразил ее.

Прирожденные вервольфы контролируют то, чем они являются, или могут, по крайней мере. У них есть шанс.

Но если ты укушен, ты становишься неуправляем.

– Мы намереваемся уехать далеко, очень далеко отсюда, – сказала мне Либби прямо в ухо. Я прижался к ней, мы оба дрожали.

Ее дыхание пахло мясом, переменой образа.

Даррена не было той ночью, когда это произошло, когда я родился. Но она-то была.

Настоящая история, то, что она видела, о чем Дед пытался рассказать в конце концов, заключалась в том, что отец отнес свою старшую дочь за дом, он вынес ее, и она, вероятно, уже начала меняться в первый раз, но он сдерживал своего волка, он не хотел сражаться с ней вот так.

Это дело мужчин.

Он поднял свой слесарный молоток всего раз – сферический боек должен был ударить нежно, но он был слишком нерешителен, не мог сделать это от всего сердца, удар скользнул по шее, а она уже была на четырех, она набросилась на него, ее новорожденный сын вопил на пороге, ее сестра-близнец выкусывала его детские рудиментарные когти раз и навсегда, и до конца этой ночи, до конца его жизни, этот муж, и отец, и чудовище поднимал и опускал свой молоток, пытаясь попасть в цель, с мокрым от усилия лицом, и два их силуэта скользили по бледной траве вокруг дома снова и снова.

Мы вервольфы.

Так мы поступаем, так мы живем.

Если это можно назвать жизнью.

Глава 2

Рай вервольфов

– Я хочу… укусить тебя… в шею, – говорит вампир, поднимаясь на цыпочки, чтобы еще раз увидеть себя в зеркале.

– Нет, нет, нет, нет, – третий раз повторяет вампирский дядя. – Высосать твою кровь. Вот что делают вампиры. Они сосут твою кровь.

– А что тогда делают вервольфы?

– Например, покупают сестре приличный костюм, – говорит вампирская тетя, пытаясь протиснуться в узкую ванную, чтобы поправить одежду.

Сегодня она медсестра. Вся в белом.

Вампирский дядя в резиновой маске вервольфа, на его нагой безволосой груди синим фломастером написано «ШОКОЛАДНЫЙ ВОЛЧИК».

Это Флорида, здесь так влажно, что на отбойниках растет мягкий зеленый пух. Они остановились по дороге из Арканзаса из-за океана, не из-за «Эль Камино». «Эль Камино», наверное, мог бы ехать и дальше. Вампиру сейчас восемь лет. Его дядя говорит – лучший возраст для Хеллоуина, хотя и для всех остальных возрастов это тоже верно.

Хеллоуин – единственный день в году, когда вервольфы ходят в церковь.

Чтобы попасть туда, им приходится ехать через окраины города. Тротуары уже полны мумий, зомби, ковбоев и пиратов.

– Они тоже в церковь?

– В другую, – отвечает вампирский дядя.

Вампирский дядя сидит на пассажирском кресле в своей маске, и когда каждый третий солдат или принцесса смотрят на длинный четырехдверный проползающий мимо «Кэприс» [4], он наполовину высовывается из окна, рычит и щелкает когтями.

– Из-за тебя нас выволокут из машины, – говорит вампирская тетя.

– Не в эту ночь, сестричка по рваным укусам, – отвечает вампирский дядя.

На заднем сиденье вампир хочет улыбнуться, но чувствует белый грим на лице, запекшийся, словно скорлупа или засохшая глина, и понимает, что он треснет.

Да и вообще, вампиры кусают в шею. Им незачем улыбаться.

Он засыпает, как только они проезжают город, просыпается на волосатых руках дяди, не осознает, что это длинные перчатки, пока не вспоминает, что сегодня за ночь. Они даже не шли по тропе среди деревьев, просто следовали за теткой, она тут бывала много лет назад. Ее белый костюм почти светится.

– Кто показал тебе это место? – спрашивает вампирский дядя.

Вампирская тетя не отвечает, просто продолжает идти.

Вервольфы не боятся темноты. Даже одетые как призрачные медсестры.

Но люди могут испугаться.

Вампир под своим гримом все еще человек. Он будет им до двенадцати или тринадцати – и, может, останется им навсегда, если не обратится, как говорит его тетя. Тут не угадаешь.

Вампир жует свои пластиковые клыки и пытается смотреть вперед.