Царица Савская - Тоска Ли

Тамрин прибыл во дворец осенью.

— Мои Волки? — спросила я.

Он поднялся из поклона и вскинул брови. Без своих излюбленных путешествий, что словно определяли даже очертания его рук и шеи всякий раз по его возвращении, он выглядел лощеным, как никогда. И лишь смута в глазах выдавала его мысли. Я сама посчитала тот год пыткой — каково же было ему, кочевнику из кочевников?

— Я приветствую тебя, моя царица, а ты говоришь мне «мои Волки»? — его голос был словно теплый мед, когда он рассмеялся, но я отлично знала, что этот смех был фальшивым.

— Прости меня. Приветствую тебя. И все же скажи, ты видел моих Волков? — мило улыбнулась я ему.

— Увы, нет. — Он покачал головой, глядя на окна, ставни которых были широко распахнуты, чтобы впустить прохладу раннего вечера. Ему тоже не терпелось получить известия от своих людей — или от самого царя. — Слишком рано для их возвращения. Кто знает, на сколько задержит их царь, кто знает, решил ли он принять их и выслушать?

Об этой возможности я не подумала. И новая тревога закипела внутри.

— Я удивилась, что ты сам не вызвался их проводить, — сказала я.

Он отступил на шаг, запустил пальцы в свои распущенные волосы на затылке.

— Я едва не рванул вслед за ними! — процедил он сквозь сжатые зубы. — И бросился бы, не будь у меня верблюдов, которых нужно было обменять на провизию, не будь у меня дел в черте города, многочисленных, как у министров царицы!

Он замер.

— Прости меня за резкость.

Я отмахнулась.

Я тоже устала от ожидания.

Я устала от множества вещей.

Я говорила себе, что не трачу впустую время, но слова из свитков Соломона преследовали меня неотступно, как подол моего платья. Как я позволила царю иного конца мира обрести столько власти над моими ежедневными мыслями? Как он сумел достичь такого влияния на нас обоих?

— Но если вестей нет, зачем же ты пришел? — спросила я, прищурившись на Тамрина.

— Не знаю, зачем я пришел, — тихо ответил он. — Этот минувший год нанес моему племени сильный удар, как, впрочем, и всем в Сабе. Я думал, если царица примет меня, то я хоть недолго смогу не смотреть на все тех же верблюдов и людей, моих старейшин и рабов, что глядят на меня с одинаковыми вопросами в глазах. — Он покачал головой. — Но моя память меня подвела.

— В чем же?

Он поднял на меня взгляд.

— Я забыл, что царица, принимая меня наедине, больше не надевает вуали. И что ухожу я от нее всегда в большем смятении, чем был.

Снаружи, над подоконником раскрытого окна, восходила большая оранжевая луна.

— Разве у тебя нет жены, Тамрин? — За все время я так и не узнала этого, и хоть я отказала предложению из его племени, оно было прислано не от него.

— Нет. — Он сел и горько улыбнулся. — И не будет. Ни одна женщина не захочет, чтобы любовь к ней всегда была на втором месте.

— Брак заключается не по любви, — сказала я.

— Нет. Но каждая женщина — даже царица, как я полагаю, — желает быть любимой, и любимой прежде всего остального. Я мог бы подарить жене довольство. Но не смог бы сделать ее счастливой. И я бы ненавидел ее вынужденный долг, поскольку знал бы, что он лишь отражение моего собственного.

— Так значит, первую любовь ты уже отдал — кому? — спросила я.

— Не отдал, но ее отняли у меня.

Я отвернулась.

— Ах, — тихо продолжил он. — Ты думаешь, что я говорю о моей царице, которую я и вправду люблю. Но я говорил не о ней.

Теперь я могла на него посмотреть.

— Так кто же украл у тебя любовь?

Он покачал головой, словно в растерянности.

— Боги воздуха и солнца, — ответил он с беспомощным смешком. — Боги дороги, песков, оазисов… которые гонят меня в Израиль, Дамаск и Тир. Ко дворам царей, а затем домой, в Габаан, по которому я скучаю до слез и который не в силах выдержать с первого же мига моего возвращения. То же с песками и шатрами оазисов, к которым я стремлюсь, а затем не в силах дождаться возможности двинуться дальше. Нет в мире места, где я обрел бы покой, помимо самой дороги.

Он поднял на меня взгляд.

— И все же я возвращаюсь к тебе, не в силах себя сдержать, и знаю, что уйду. Я верю, что ты велишь мне: «Иди». Но знаю, что можешь велеть мне остаться, и я подчинюсь, но лишь потому, что царица умеет заставить.

Невероятно, но страдание сделало его дикие глаза еще более прекрасными.

— Яфуш, — сказала я, продолжая глядеть на Тамрина.

Не проронив ни слова, евнух вышел и тихо прикрыл за собой дверь.

Тамрин застыл на своем месте.

Я помедлила пару мгновений, вспоминая письма царя. Их странное притяжение, что сковало меня, как нерушимое заклятие. Подумала о царе, который наверняка не проводил в одиночестве ночи, когда якобы «мучился» от моих слов.

— Я не прикажу тебе остаться, — прошептала я.

Он вмиг пересек разделявшее нас расстояние, голая рука притянула меня к нему, губы Тамрина накрыли мои собственные.

Я уже забыла запах кожи, ее теплый мускус. От него пахло сандаловым деревом и маслом.

До конца осенних дождей Тамрин возвращался в Мариб еще дважды.

А затем вернулись и Волки Пустыни.

Ты прислала мне не послов, но Волков, и я открыл им свои ворота. Я осыпал бы их немыслимыми дарами за тяжелый путь под безжалостным солнцем, будь у них верблюды для перевозки моих даров. Теперь я знаю, что тебе подчиняется любопытная птица удод — твой торговец, и пустынные звери волки, и джинны самой пустыни, что принесли их ко мне. Но не думай, что сможешь подчинить и царя.

Я скрыл от них свои слезы. Ведь разве можно ранить до самого сердца простым рассказом о саде и не пустить притом кровь? Но это не мои слезы, а твои, ибо как ты моя Загадка, так и я твое Зеркало.

И все же я тот, кто поглощает в один укус, а ты Саранча, погибель врагов Израиля. Так значит, ты мой враг?

Лишь демоны настолько владеют словом. Лишь демоны могут так увлекать, используя тайные желания человека против него самого. Ты, как рой саранчи, заполонила мои мысли и поглотила их до последней.

Когда я говорю: «Меня не сбить с толку», поскольку нахожу тебя дерзкой, ты вдруг становишься нежна и печальна. И я вынужден быть нежным в ответ, хоть ты и растрогала меня до слез своим одиночеством, отражением моего собственного.

Теперь ты злишься, потому что я тебя разгадал. Радуешься ли ты моей отвлеченности? Конечно, радуешься. Ты же Женщина.

Берегись, Билкис, — сколько раз я шептал твое имя? — множество женщин играли на чувствах царей, и мало кто выиграл.

Но играй на них, хоть я призываю тебя к осторожности. Я молю тебя. Позволь мне еще немного притворства.