Царица Савская - Тоска Ли

На следующее утро знаменосцы сменили флаг Сабы на королевский штандарт, а я переоделась из простой туники и вуали в едва ли более чистые их версии, окрашенные в неяркий коричневый и красный.

В Йасрибе нас приветствовали под финиковыми пальмами почти все племена оазиса. Я уже больше месяца не видела кирпичного дома, но стольких обитателей шатров, собравшихся в одном месте, не видела тоже.

— Приветствую, сто раз приветствую тебя, царица, и славлю имя бога, который тебя привел! — говорил мне местный глава племен, человек по имени Сабахуму. — Прошу великую царицу поесть у моего очага, или я разведусь со своей первой женой.

Я согласилась лишь потому, что в случае отказа он должен был сдержать свое слово, а я решила, что он наверняка дорожит женой, раз сказал подобное.

В Йасрибе мы провели пять дней. К концу последнего с севера прибыли мои люди.

— Моя царица, — сказал капитан маленькой когорты, — все, что говорил царь, было правдой! Как он засыпал нас вопросами, прочитав послание Кхалкхариба, как спрашивал, хорошо ли идет твое путешествие, хоть мы и объяснили, что это царский караван и тебя нет среди нас. Трижды он спрашивал

нас, и мы клялись ему его богом, что ты не едешь с нами. Какими глупцами мы казались!

— Не беспокойся, — сказала я, когда он передал мне послание от царя. Я очень старалась не слишком сильно вцепиться в свиток.

Солнце восходит под завесой тьмы, и горизонт служит ему вуалью.

Бессонный царь, не надеясь на рассвет, собирает свет своих ламп. Он, словно нищий, сжимается перед их пламенем, пытаясь укрыться от бесконечной ночи.

Часовой кричит, но никто ему не верит: свет тысячи костров поднимается с юга!

Мои люди отправятся к ней, к самой границе с твоей землей, чтоб пригласить к нам день.

Ночью мы кружили бесконечной спиралью, галактикой на земле, и наши костры были звездами, а в центре стоял черный шатер моих женщин. Разбойникам удалось свести двух верблюдов, пока те паслись в сумерках, но нам повезло, что поклажу — один был нагружен золотом, — с них сняли.

К тому времени как мы достигли оазиса Дедана, пошел шестой месяц пути, и больше всего мне хотелось напиться прохладной воды среди дня, а вечером съесть горячую похлебку — что угодно, кроме сушеного мяса и тонких финиковых лепешек, забитого песком хлеба и плесневелого сыра — и поспать неделю кряду. После пира в шатре местного вождя и распределения даров, благовоний и ножей между его сыновьями, а украшений — меж его жен, я буквально рухнула в своем шатре, благодарная уже за то, что могу ложиться, не боясь гадюк и шакалов, только скорпионов и вездесущих пауков, при виде которых Шара и девушки то и дело вопили с первого дня похода.

Лишь Пустынных Волков словно ничуть не коснулись долгие трудные месяцы — этих людей, рассказывавших, как вызывали рвоту у верблюдов, чтобы выпить содержимое их желудков, или смешивали соленое верблюжье молоко с испорченной соленой водой, чтобы ее можно было пить. Их женщины мыли волосы верблюжьей мочой, заявляя, что с ней не сравнятся никакие травы — и я могла подтвердить, что по запаху травам действительно с ней не сравниться.

Через день после отъезда из Дедана верблюд лягнул одного из старшин Тамрина, раздробив тому кость. Тамрин проклял верблюда под крики пострадавшего, а затем занялся наложением шин на раздробленную ногу, когда тот потерял сознание. Я велела положить беднягу в паланкин, и он страдал там, то и дело мечась в бреду. Помочь ему мы могли только травами Азма, от которых раненый дико вращал глазами и дрался с воздухом. Мы видели множество ран и змеиных укусов, и большую часть исцеляли бальзамами, алоэ и фимиамом. Но это… мы не могли помочь ему до самого Иерусалима, и никто не знал, доживет ли он до возможной помощи.

Несколько дней спустя захромал верблюд, несущий поклажу с золотом. Мы зарезали его в ту же ночь, и хозяин верблюда рыдал, не скрывая слез. Он знал, что цену верблюда ему возместят, но все равно был безутешен над своей верблюдицей, которую называл Анемоной, и потом много дней нес на шее ее уздечку.

— Я уже видел такое раньше, — сказал Абгаир, качая головой. — Это очень плохо.

Я замолкала на долгие дни. И не могла объяснить этой перемены, когда Шара спрашивала меня о ней шепотом, а Яфуш — взглядами. Что-то случилось со мной во время пути, что-то похожее на срывание покровов. Я превратилась из царицы своей земли в царицу соседнего царства, в экзотическую правительницу далекой страны, где почитают лунного бога с чужим именем. Мы выходили из оазисов Хегры и Табука, а я ощущала, что сбрасываю кожу, как ящерица, меняюсь настолько, что лица знакомых людей узнаю лучше своего собственного.

Когда мы вышли на последний отрезок пути, я начала искать в небе лицо Алмакаха. Но и сама луна казалась мне здесь иной, кузиной привычного диска, которую племена Хизма называли Синн.

В день, когда мы вышли из пустыни к оазису Рамм, горы Сабы казались мне далекими, как прошлая жизнь, как сон.

В тот вечер странная молния рассекла небо белыми венами, и я запоздало отметила, что ночи уже не такие холодные. Когда на землю упали первые капли грозового ливня, я поняла, что настала весна.

В ту ночь я видела чудо. Одна из семей, пришедших к нашему костру, привела с собой маленькую девочку, которую на их языке называли «Рай». Я никогда не слышала подобного имени и восхитилась тем, как оно прекрасно, пожалела, что меня не назвали так же и что я, будучи бесплодной, не смогу подарить его дочери.

Когда Рай затерялась среди людей, один из моих музыкантов взял барабан и начал отбивать ритм. Тогда я и заметила, что маленькая девочка — ей было всего года три или четыре — начала танцевать у огня.

Она совершенно не обращала на нас внимания, а мы затихли, прекратив разговоры, и смотрели, завороженные экстазом, которому не нужна была настойка дурмана, или вино, или те вещи, что помогают нам снова почувствовать себя детьми. Она покачивалась и топала, прыгала в ритме барабана — и инструментов, неслышных нам, поскольку наши уши давно закрыты от божественной реальности, откуда приходят дети, не растеряв с нею связи в таком возрасте.

Я видела столько страха под множеством разных личин: предупреждение, защита, сдерживание себя. Рай была полной противоположностью всему этому. Танцуя с закрытыми глазами, она была соблазнительна в своей невинности и не оглядывалась ни на бога, ни на племя, ни на луну, ни на воздух. Как же я ей завидовала!

Мы остались в оазисе на три ночи. И хотя каждый вечер я искала глазами Рай, с тех пор я никогда больше ее не видела. В последнюю ночь опять разразилась гроза, и я вышла наружу, подставив лицо дождю.