Ты следующий - Любомир Левчев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вчера я один возвращался.
И кто-то хлопнул меня по плечу,
как иногда поступают приятели.
Я обернулся, обрадовавшись,
но никого не было.
Только на моем плече блестела
желто-красная ладонь
одного
очень большого
и тяжелого
листа каштана…
…Весь вечер мне было весело.
А моя мама сказала,
посмотрев на меня косо:
– Опять ты был со своими дружками…
1962
Спасибо поэзии за то, что она всегда возвращала меня к себе. Как ужасного ребенка, сбежавшего из дома, с замерзшими мокрыми ногами и разбитым носом, она всегда находила меня, хватала за руку и отводила в свой уютный дом, согретый вздохом, освещенный слезой.
Оказалось, что призрачный генерал Грыбчев тоже втайне писал стихи. И наверняка не из-за моего отца, а из-за поэзии хотел он со мной познакомиться. После хрущевской эпопеи он звал меня погулять по Витоше и почитать стихи. Было странно смотреть, как этот человек, копавшийся в открытых ранах истории, дрожал от волнения, протягивая мне свое новое стихотворение. Я вижу, как он сидит на морском берегу и медленно въезжает в крематорий заката.
•
Пока Хрущев ездил по Болгарии, советский посол в США Анатолий Добрынин был приглашен на ужин в дом госсекретаря Стюарта Юдо [47] . Там родилась идея обмена визитами поэтов – по одному с советской и американской стороны, чтобы подчеркнуть всю важность оттепели. В июле Кеннеди уточнил, что американским поэтом будет Роберт Фрост. Юдо устроил так, что поэт поехал вместе с ним. И это заранее превратило визит Фроста в политическое событие. Его сопровождающим и переводчиком стал молодой поэт и литератор Франк Рив. Сегодня мало кто помнит о нем, потому что его образ теряется в сиянии его сына Кристофера Рива – актера, воплотившего на экране Супермена.
Все это происходило, когда я получил сигнальные экземпляры моего третьего поэтического сборника “Позиция”. Моим редактором был Валери Петров. Он отличался от предыдущих редакторов. О каждом стихотворении говорил пространно, аналитически, честно высказывал два различных мнения и будто бы сам с ними и боролся. Иногда он выспрашивал, как ребенок, не кроется ли, случаем, еще какой-нибудь смысл в том или ином предложении. Его больше всего интересовало, что я такого нашел в свободном стихе, чем он так меня подкупил. У меня никогда не было более полезного редактора. Мы ходили друг к другу в гости, но друзьями не стали.
•
Предложение Кеннеди отправить в Москву Роберта Фроста потрясло воображение старого барда больше, чем участие в инаугурации.
24 июля он написал благодарственное письмо, которое начиналось словами: “Дорогой господин Президент, как это великодушно с Вашей стороны подумать обо мне, и насколько это в Вашем стиле дать шанс человеку вроде меня поехать на специальную встречу с русскими…” Это длинное письмо. В нем Фрост рассуждает о двух видах демократии – американской и русской (!), которым следует идти рука об руку, как двум главным силам последующих ста лет. Почтительно и аккуратно Фрост намекает своему благодетелю, который ему во внуки годится, что в России он прочтет не только стихи. У Кеннеди нет возможности ни ответить на это письмо, ни встретиться с поэтом до его отъезда в Москву. Я думаю, что одной из причин стала внезапная, до сих пор покрытая завесой тайны смерть Мэрилин Монро.
Она покончила жизнь самоубийством 5 августа. Эта вторая трагедия после самоубийства Хемингуэя должна была подсказать, что в историческом времени происходит некий перелом. Женственность и мужественность должны были искать себе других кумиров.
А Роберт Фрост закружился в вихре большой политики. Весь государственный департамент озаботился его визитом. Подбирались названные им книги. Старательно готовилась программа. И 27 августа делегация собралась в госдепартаменте. Молодой Франклин Рив констатирует свое разочарование тем, насколько бледными и неприветливыми выглядят американские служебные кабинеты по сравнению с русскими парадными приемными в бывших дворянских особняках. “Ты готов к нашей авантюре?” – спросил его Фрост при первой встрече. Поэт с воодушевлением отметил, что хочет непременно повидаться с Хрущевым. Он собирался расспросить его кое о чем, но заранее говорить об этом не хотел. Хрущев, мол, должен был его понять, если и вправду таков, как кажется.
На следующий день Добрынин устроил обед в честь делегации. Гости пили красное французское вино и армянский коньяк. Поэт был в отличном настроении. Уходя с приема, он сообщил: “Русским не так уж плохо живется, раз у них есть такие люди, как Добрынин”.
Этим же вечером они вылетели в Европу. Позавтракали в Лондоне. И 29 августа, в среду, в 17 часов приземлились в московском аэропорту. Если забыть о Юдо, то можно сказать, что американскую делегацию встретили Твардовский (он должен был ответить радушием на радушие), Сурков – секретарь Союза писателей, Евтушенко, Зенкевич и другие. И началась знакомая пышная, головокружительная, непосильная русская программа. Фросту везде устраивали овации. Но словно бы не столько Фросту-поэту, сколько Фросту – политическому предвестнику. И в США и в СССР от его поездки ждали какого-то странного успеха, точнее даже – не от самой поездки, а от встречи Фроста с Хрущевым. Но встречающая сторона хранила насчет этого загадочное молчание, что выводило старика Фроста из себя.
Как же мне знакомы эти маневры советской бюрократии, которые могут загнать тебя в психушку! И так продолжалось до вечера четверга. Именно тогда, когда поэт вкушал американскую еду в доме дипломата Мэтлока, по телефону сообщили, что на следующий день Хрущев приглашает Роберта Фроста на встречу. Поэт вернулся в гостиницу, причем по дороге ему стало плохо. В пятницу, 31 августа, в 8 часов утра он и его сопровождающие вылетели из Москвы и через два часа приземлились в Сочи. Там их опять подхватили черные “чайки” и полетели с ними по берегу к какому-то вычурному санаторию. Все купались и обедали, но без Фроста. Старик плохо себя чувствовал. Когда кортеж доехал до грузинской дачи Хрущева, Фрост отказался двигаться дальше и попросил позвать врача. Молодой медик констатировал переутомление, объяснив его путешествием, и нервное перевозбуждение. В конце концов, слава богу, появился Хрущев, и желанная встреча состоялась. Фрост сидел в носках на кровати. Хрущев – напротив него, на стуле.
Рив оставил великолепное описание всей встречи и разговора, который продолжался полтора часа. Хрущев вел себя с патриархом американской поэзии очень любезно и даже ласково, но плел всякие небылицы про то, что СССР вот-вот экономически опередит США, потому что американская система устарела. (Точная американская статистика того времени показывала: то, что было доступно рядовому американцу и рядовому русскому в бытовом плане, – это две несопоставимые вещи. Только один предмет обихода был более распространен в СССР, чем в Америке: ручные швейные машинки, которые в США попросту вышли из употребления.) Но Хрущев достаточно ловко попытался использовать Фроста для того, чтобы тот внушил Кеннеди необходимость сделать Берлин свободным городом. Фрост поделился своей мечтой о мирном соревновании между русской и американской нациями, которым принадлежат следующие сто лет. Вы, говорил он, развиваетесь только при конфронтации. Вопрос в том, какая именно демократия завоюет мир. Бог хочет, чтобы мы договорились…
И что?
На следующий день во всех советских газетах напечатали стихотворения и фотографии Роберта Фроста. А он в воскресенье, 2 сентября, в 17 часов по местному времени приземлился в Нью-Йорке. Его ждали жадные до сенсаций журналисты. Измученный долгой бессонной дорогой и непонятным недомоганием, все еще до крайности перевозбужденный, Фрост во весь голос заявил: “Хрущев думает, что мы слишком либеральны, чтобы воевать. Он думает, что мы будем только тянуть резину…” Напрасно сопровождающие его лица пытались погасить скандал. Газетные заголовки уже выкрикивали эти слова.
Намеки на слабость обидели Кеннеди, которому и прежде предъявляли обвинения в нерешительности в заливе Кочинос. И он никогда больше не встретился со своим любимым поэтом Робертом Фростом…
Поэзия как надежда найти выход, как образ жизни потерпела поражение. Оборвалась ее тонкая нить в лабиринте жесткой политики…
Но что же делает эта почти совершенно забытая и глубоко запрятанная история в моих воспоминаниях? Я знаю столько же, сколько мой читатель. Просто она переплелась с моей судьбой. И когда я спросил ее, что ей нужно, она ответила, что скрывает в себе нечто такое, что я должен был понять. Причем очень давно.
•
В 1977 году (то есть спустя четверть века) Гор Видал приехал в Софию на Всемирную встречу писателей. Мне стоило немалых трудов устроить его приезд, поэтому я чувствовал себя обязанным заботиться о нем и дальше. И вот мы за столом в VIP-зале софийского аэропорта. Его друг демонстративно красит губы, а я заливаюсь краской, потому что не могу найти общий язык с такой сложной личностью. Джимми Картер только что был выбран в президенты, и я решил проявить осведомленность:
