Ты следующий - Любомир Левчев

Как обычно. Но в его голосе я уже уловил необычные интонации. Он справился о моем здоровье, как будто я был болен. И настоял на том, чтобы “прямо завтра” пообедать с ним в венгерском ресторане.

Стоял солнечный октябрьский день. Из окон ресторана мы смотрели на любимый и ставший для нас лобным местом ВИТИЗ. Будущие актрисы выходили на улицу якобы покурить, но в основном для того, чтобы на них полюбовались. Цветан был подозрительно веселым и торжественным, словно собирался признаться в том, что у него день рождения. Он заказал паштет из гусиной печени с маслом и гренки, а еще – по большой рюмке русской водки и по кружке ледяного венгерского пива “Жираф”.

– О, нам такое предстоит пережить! – смеялся он, как огромный ребенок. – Какое очевидно-флагрантное foie gras!

Когда мы сделали первый глоток, он наконец перешел к делу:

– Ну-ка расскажи, как прошло твое рандеву в “белом домике”? (О писательском Союзе кто-то сочинил пародию:

Белый домик без примет —

Ангел Кынчев, пять.

Там любой – таланта нет —

поэтом тщится стать. )

Видимо, я скорчил недовольную гримасу, потому что Цветан засмеялся и добавил:

– Если это тебя успокоит, я знаю не только то, что тебя вызывали, но и то, что тебе сказали. Вчера вечером Камен Калчев все мне рассказал “под большим секретом”. Очевидно, хотел дать нам понять, что не желает нам зла, а даже симпатизирует, но… Уверяет, будто на него как на свежеиспеченного председателя, а до вчерашнего дня еще и партийного секретаря сильно надавили “сверху”. Наши “уважаемые оппоненты” по дискуссии забросали ЦК настоятельными просьбами вмешаться. Да и вся когорта ретроградов жаждала возмездия… Ну и что ты собираешься теперь делать?..

Тут у меня начался долгий и незабываемый разговор с моим другом. Разговор, который продолжался до самой его смерти. Разговор, который я веду с ним каким-то загадочным образом до сих пор:

– Дорогой Цветан, мне уже совершенно не важно, кто мне симпатизирует и как – тайно или открыто. Это дорога, по которой иду только я. Она часто ускользает от меня, но я отыскиваю ее и выхожу на нее снова. Не я ее выбираю. Это она выбрала меня и не отпускает. Это моя дорога. Естественная для меня. Можно сказать, предопределенная. Когда мы встретились с тобой и подружились, я сказал себе: “Слава богу, это моя дорога, я не потерялся!” Так что у меня нет ни другого пути, ни другого ответа! Главное – это не останавливаться. И не наступать в чужие следы…

Я и сейчас вижу, как Цветан снимает очки. Нервно протирает их безупречным платочком и тихо говорит:

– Спасибо!.. Это я и хотел услышать. Я хотел убедиться, что они тебя не сломили. Потому что и их роли умалять не стоит.

И мы начинаем смеяться как сумасшедшие. Я заказываю то же самое еще раз. А он:

– Представляешь, вот вызвали бы сейчас Роберта Фроста в союз американских писателей (хотя такого нет) и разнесли его в пух и прах.

– Я представляю, как он обедает сейчас в Белом доме с Джоном и Жаклин.

Какие наивные представления!

•

14 октября самолеты U-2 обнаружили и зафиксировали советские баллистические ракеты в их кубинских гнездах и на борту кораблей, приближавшихся к Карибам. Белый дом провел разговор с Кремлем, была оглашена еще одна ложь Хрущева. Что, мол, на Кубе нет и никогда не было никаких ракет. Тогда фотографии были опубликованы в газетах.

22 октября Кеннеди объявил о своем намерении заблокировать остров и начать военные действия в том случае, если СССР не уберет свои ракеты. Последовали команды “Боевая готовность!” для армий по обе стороны от железного занавеса.

24 октября вооруженные силы США по-настоящему заблокировали Кубу, что означало одно: Джон Кеннеди не блефует и у него нет намерения “тянуть резину”.

В эти часы на СССР и все социалистические страны были нацелены 144 ракеты “Полярис”, 103 ракеты “Атлас”, 105 ракет “Тор” и “Юпитер” и 54 ракеты “Титан”. А сколько подобных ракет целились в обратную сторону? Специалисты по апокалипсису утверждают, что еще никогда в истории человеческая цивилизация не была так близка к самоубийству.

В этот сверхкритический момент “прогрессивные силы” всего мира должны были “громогласно выразить свой гневный протест”. Но эти силы будто онемели от ужаса.

Наша группа собралась в “Бамбуке”. Мы – Стефан, Коста и я – решили до утра написать по стихотворению в защиту Фиделя, чтобы встряхнуть Америку. На следующий день все было готово. Мы отнесли триптих “Здравствуй, Куба” в газету “Работническо дело”. И подписались не каждый под своим стихотворением, а поставили сразу три имени внизу. Не знаю, как Америку, но редакторов мы потрясли. Это выглядело как провокация: вы нас и так узнаете, подписываться нам необязательно! Мы не боялись снова быть вместе, не боялись выступить “группой”.

28 октября наш цикл в защиту кубинской и нашей собственной системы, как мы того и хотели, появился в газете. И в тот же день Никита Хрущев приказал отозвать ракеты, существование которых он скрывал и отрицал. В отличие от нас Хрущев покинул Остров свободы, даже не предупредив о том Фиделя Кастро. Он повел себя так, как привык. Но, слава богу, мир был спасен и на этот раз.

Роберт Фрост после скандала в аэропорту попытался с головой уйти в поэзию. Но у него уже не было времени. Враги организовали против него коалицию. Их целью было помешать поэту получить Нобелевскую премию, на которую он был номинирован. В конце года Фрост получил вместо нее эмболию. Сапожник, рожденный в пригороде Сан-Франциско под названием Рашен Хилл (Русский Холм), переселился в Новую Англию и назвал себя “поэтом ожидания”… Сейчас уже поэту ждать было нечего, кроме…

Если Хрущев действительно хотел спасти человечество в конце 1962 года, то он должен был испытывать величайшее счастье: у него получилось! Но ничего подобного не наблюдалось. Все указывало на то, что он мечется. Сошел с рельсов, неадекватен. На первом же пленуме, который попался ему на пути (23 ноября), он разделил монолитную ленинскую партию на две части – деревенскую и городскую. По крайней мере, руководящий аппарат был для начала поделен надвое.

Именно в это время в ноябрьском номере журнала “Новый мир” вышел “Один день Ивана Денисовича” абсолютно неизвестного нам в то время Солженицына. Никто не мог даже мысли допустить, что это произошло без ведома и личного участия Хрущева. Потому что повесть оказалась потрясающей. У меня было глубокое ощущение того, что на моих глазах рождается еще один русский гений. В редакции нашей газеты “Литературен фронт” начали лихорадочно переводить и публиковать это произведение в приложении. Мы видели в нем важного союзника. Каждый день мы ждали, что автора и его книгу запретят. Но этого не происходило, что, в свою очередь, вселяло в нас надежду.

Некоторые полагают, что 1962 год явил собой пик хрущевской либерализации. Но если это так, то по другую сторону пика зияла пропасть.

В декабре перед самым Новым годом в Москве открылась злополучная выставка в Манеже. Хрущев посетил ее и неожиданно для себя столкнулся с проблемой искусства. Так вот откуда идут все безобразия! Опять эта разнеженная продажная интеллигенция пытается замутить чистые идеологические струи!

Трудно сказать, чем “Геологи” Никонова, “Обнаженная” Фалька или “Орфей” Эрнста Неизвестного не угодили Никите Сергеевичу и даже разъярили его. Он несколько раз встречался с художниками, сохранившими, как пасхальные свечи, последние огоньки духа России, и отчитывал их так, как никто еще себе не позволял. Возможно, только Гитлер демонстрировал такую ненависть к современному искусству. Эренбург и Евтушенко, Шостакович и Вознесенский оказались опасными грешниками. А вот о Солженицыне он не говорил (?!).

•

Зато в Париже говорили о болгарине Христо Явашеве – Кристо. Он был учеником Дечко Узунова (одноклассником Доры в Габрове и однокурсником в академии), который еще в 1956 году уехал в Вену, чтобы никогда больше не возвращаться. В Софийской академии он писал так, как русские передвижники. Однажды, разглядывая его этюды, Илия Бешков воскликнул:

– Христо, у тебя удивительная зрительная память! Все выглядит как настоящее. Теперь тебе осталось только где-нибудь ошибиться, и тогда получится картина…

И Христо блистательно “ошибся”, став “одним из поздно пришедших в новый реализм”. Кляйн к тому времени уже показал свою “выставку пустоты” (зал без картин). Вместе с Бертолло, Кастро, Воссом и Явашевым они образовали группу “KWY”, которая издавала и одноименный журнал; так вот, в том же 1962 году наш Христо подготовил свою первую самостоятельную выставку в парижской галерее “J”, перегородив улицу Висконти разноцветными мусорными баками. Он показал и свой “пакетаж”. Это было время, когда Сезар демонстрировал смятые в лепешку автомобили…

Портреты наших мечтаний и иллюзий.