Алая маска - Елена Топильская

Carlo Ciarrone, читал я снова и снова, впивался глазами в латинские буквы и казнил себя за глупость и недальновидность. Carlo Ciarrone, таинственный С.С. Вот кого убили в доме Реденов!

Теперь я припомнил и странный бред Ольги Аггеевны, в забытьи умолявшей своего мужа не трогать Карла. Меня ввело в заблуждение созвучие имен ее мужа – и того, чье имя было Карло. Очевидно, женщина стала свидетельницей борьбы между ее мужем и итальянцем Чиароне… Нет, не так: на ее глазах барон напал на Чиароне, ведь она бредила, обращаясь к Карлу, а не к «Карло», умоляя не трогать… Кого? Тогда мне показалось, что она просила не трогать «Карла», но фраза, сказанная ею, на самом деле звучала так: «Карл, умоляю, не трогайте Карло!» Да, Карло. Что ж, если на глазах у несчастной женщины ее муж убил любовника, ее внезапная нервная горячка вполне объяснима.

И если еще поверить ходившим между петербургскими кумушками сплетням о том, что Чиа-роне, известный своими амурными викториями, намеревался соблазнить сразу двух женщин, живущих в одном доме… Боже, неужели имелись в виду баронесса и ее дочь, Лиза?! Нет, в порочность Лизы мне никак не верилось. Мне легче было бы думать, что виной всему был обычный адюльтер между итальянцем и баронессой, и муж опозоренной дамы расправился с обидчиком. А Лизу этот скандал задел лишь косвенно…

Но даже надеясь на это, я все же понимал, что лишь только станут известны подробности происшествия, пусть даже в самом общем виде, репутация Елизаветы Карловны погублена будет окончательно и бесповоротно. Эти слухи, черт бы их побрал, эти слухи о желании любвеобильного итальянского певца соблазнить баронессу и ее дочь, – а никто не усомнится, что молва подразумевала именно обеих дам фон Реден, старшую и молодую баронесс, – эти слухи навсегда очернят Лизу и уничтожат в глазах общества.

Теперь я даже понимал несчастного барона. Как еще он мог противостоять этому позору? Прогнать итальянца? Но тот, я уверен, все равно распустил бы слух о своей победе, и семейство Реде-нов так или иначе было бы опозорено. О да, хоть я и не извинял Карла Редена, так как никому, кроме Господа, не дано отнимать им дарованную жизнь, но понимал я его очень хорошо. И от души сочувствовал ему. И сам не знал, как бы я поступил, окажись на его месте.

Увлекшись сочувствием к судьбе барона, терзаемый мучительными мыслями о неизбежном позоре всей его семьи, если откроется правда, я не вспомнил тогда, что, судя по обстановке места происшествия, человек, убивший мужчину в маске, должен был быть серьезно ранен и, скорее всего, у него сильно порезаны руки, ведь на месте происшествия найдены были обильные кровавые следы; а у барона не было никаких видимых повреждений. Мне пришло это в голову позднее, но я легкомысленно махнул рукой – пусть Барков разбирается, как это вышло, а я все равно отстранен от дела и даже не имею его в производстве, передав Плевичу.

Так что первым моим побуждением было обратиться тут же к Силе Емельяновичу Баркову. Он, как опытный сыщик, не сможет пройти мимо таких совпадений между личностью итальянского тенора и мужчиной, убитым в доме Реденов, какие сходятся на одном: убитый – Карло Чиароне. Но, к великому стыду моему, я боялся. Да, мне страшно было снова появиться перед Барковым, проницательным Барковым, который, как мне казалось, в самую душу может проникнуть, умело поведя беседу. И не захочешь, да выложишь ему все, что нужно бы утаить. А мне было что утаивать.

Оставалось одно: просить Соню рассказать Баркову о моем умозаключении. Пусть полицейские проверят, кто живет в гостинице под именем итальянского тенора, и живет ли кто-то вообще. А если никто с таким именем не будет предъявлен полиции, пусть тогда его импресарио объяснят, когда в последний раз видели артиста и при каких обстоятельствах. И уж конечно, их следует вызвать в мертвецкую для опознания тела убитого в доме Реденов.

Путаясь в собственных объяснениях, так, чтобы не сболтнуть Соне лишнего о моем приключении в гостинице (ни к чему ей знать об этом), я сообщил ей о своих подозрениях относительно личности покойного, и просил ее донести о том господину Баркову.

Наступило утро. Пора было уходить из трактира.

Наблюдая лиц, отбывающих наказание в тюрьмах, анатомируя трупы казненных, мы убеждаемся, что преступники резко отличаются от общего типа человека как по их анатомическому строению, так и по особенностям физиологических и психологических функций, выражающимся в сфере чувствования, в приемах мышления, во всем внешнем проявлении их личности; что, таким образом, homodelinquens(человек преступный) составляет не только социальный, но и естественно-исторический подвид homosapiens(человек разумный).

Чезаре Ломброзо. «Преступный человек», 1876 год

Сентября 19 дня, 1879 года (продолжение)

К тому времени, как я проводил Соню на Первую Роту, на квартиру к майорше Кулебиной, прошла уж половина суток моего домашнего ареста; вернее, я уже более половины суток пренебрегал приказанием своего начальника о нахождении под домашним арестом. Про себя я молился, чтобы никому не случилось надобности искать меня на Бас-ковом, а тем паче – у тетки, мне страшно даже было подумать, как была бы шокирована Алина, и как бы я оправдывался, если бы вдруг открылось, что я сбежал из-под домашнего ареста. По пути к Анне Теодоровне мы с Соней вошли в небольшую часовню Измайловского полка, что на углу Первой Роты, с голубым куполом в золотых звездах, я поставил свечку перед иконой Георгия-Победоносца, а Соня тихо помолилась у Богородицы.

Хоть я и не спал всю ночь, но усталости, однако же, не чувствовал. Напротив, испытывал какое-то нервное возбуждение, меня лихорадило, сознание мое требовало действий. То мне казалось, что разгадка всей этой запутанной истории у меня в руках, то вдруг я ощущал себя в тупике, поскольку то и дело натыкался на некие вопросы, не нашедшие ответа. Так, помимо отсутствия кровоточащих ран у барона, я еще не знал, как объяснить роль Гурия Фомина в драматических событиях, но самое главное – свою собственную роль. Кто-то ведь приложил немало усилий, чтобы именно я оказался в положении преступника, но зачем? Лишь для того, чтобы дело об убийстве в доме барона изъято было из моего производства? Разум мой отказывался верить, что вся эта хитроумная интрига спланирована была и исполнена только лишь для того, чтобы мой товарищ мог продвинуться по службе. Да и не таков все же Плевич, несмотря на куда как ясные намеки в его адрес со стороны другого нашего товарища, Маруто-Со-кольского, которому хоть и доверял я много больше, а все-таки окончательно увериться в коварстве Плевича не мог.

Анна Теодоровна открыла нам не сразу, долго и придирчиво расспрашивала через запертую дверь, кто мы и зачем явились, и не сразу признала меня. Наконец, после долгих объяснений, ссылок на Алину Федоровну, воспоминаний о покойном майоре, заверений в том, что со мной приличная барышня, желающая снять комнату, подозрительная вдова приоткрыла щелочку – и чуть было снова не захлопнула дверь перед нашим носом. Оказалось, что племянника Алины Федоровны, хоть и служащего уже по судебному ведомству, она представляла совсем не таким рослым и грозным мужчиной с громовым голосом, а, напротив, робким подростком.

Я вынужден был признать, что за те несколько лет, что прошли со дня моего пятнадцатилетия (когда добрейшая Анна Теодоровна видела меня в последний раз), я слегка переменился во внешности и, как выразилась сама майорша, сильно возмужал.

Не переставая время от времени подозрительно на меня взглядывать, словно боясь, что я ударю ее в спину и тотчас стану грабить квартиру, Анна

Теодоровна проводила нас в гостиную, и думаю, что если бы я был один, она бы так и не избавилась от сомнений на мой счет. Но зато Соня, с ее милым веснушчатым лицом и блестящими глазами, выглядевшая весьма пристойно в скромном платье с наброшенной поверх кокетливой мантильей, и в шляпке с вуалеткой, быстро расположила к себе хозяйку. Очень скоро Анна Теодоровна оттаяла, заулыбалась, ласково закивала Соне, а заодно и мне, просила кланяться Алине Федоровне, и уже захлопотала вокруг своей новой квартирантки.

Убедившись, что Соня в безопасности и даже пришлась ко двору, я собрался уходить. Мы с Соней договорились, что она при первой возможности свяжется с Силой Емельяновичем Барковым и расскажет ему о необходимости опознания убитого как итальянца Карло Чиароне. Я намекнул Соне, что не настаиваю, чтобы она при этом упоминала Баркову обо мне.

Оставаясь в компании девушки, а также гостеприимной хозяйки, я уж начал опасаться, что она заговорит бедную Соню до смерти, однако же Соня (тоже, между прочим, не спавшая по моей милости всю ночь) не проявляла ни малейшего неудовольствия, приветливо улыбалась Анне Теодоров-не и поддерживала с ней оживленный разговор. И следов утомления не видно было на ее свежем личике, в то время как я, мимоходом глянув на себя в большое напольное зеркало, стоявшее в прихожей у майорши, пришел в ужас и сразу понял все страхи и сомнения милейшей Анны Теодоровны: щетина на моем лице за сутки неприлично отросла, щеки ввалились, волосы разлохматились, из-под тужурки торчал воротничок несвежей сорочки… Положительно, такое небрежение к собственной внешности лица, находящегося на государственной службе, могло скомпрометировать не только меня, но и мою тетку, Алину Федоровну, в глазах доброй майорши. Впрочем, у нее, похоже, было слабое зрение.