Алая маска - Елена Топильская

Я припомнил, что и все семейство Реденов в роковую ночь убийства вернулось домой не откуда-нибудь, а с маскарада у Булаховых.

– Наши-то театралки – сплетницы, они чирикали, что занесло нашего маэстро в Петербург благословенный не просто так, концерты – это так, предлог лишь.

– А что же, тетя? – я украдкой, не раскрывая рта, зевнул. От голода меня охватило страшное утомление. Но тетка была рада хоть со мной поговорить об этом, и мне не хотелось ее разочаровывать.

– Любовь! – лукаво улыбнулась тетка. – Говорят, ты уж прости меня, Алешенька, что сплетничаю с тобой, будто на этот раз коварный соблазнитель наметил себе сразу две цели: вознамерился покорить сразу двух дам высшего света.

– Как это возможно? – спросил я, и Алина пожала плечами.

– Даже больше тебе скажу: двух дам в одном доме. Как тебе такое понравится?

– Ах, тетя, – покачал я головою, – наверное, это занятно. Но скажи все же, ты уверена, что импресарио великого соблазнителя вас не надули? И что этого господина Чиароне не придушил ревнивый хозяин дома, где проживают жертвы сластолюбца?

– Но если бы кто-то его придушил, мы ведь узнали бы об этом из газет? – резонно заметила Алина. – И потом, уж ваше ведомство точно знало бы про убийство. Ведь это скандал какой – заезжая знаменитость убита из ревности?

Да, это так, вынужден был я согласиться.

– А что в газетах пишут?

– Пишут, от имени его импресарио, что тенор лежит больной в гостинице, что дамы шлют ему букеты, и даже корреспонденты видели его своими глазами.

– Ах так? Значит, не убили. А просто проучили как следует, по-русски, чтобы не желал больше жены ближнего своего, по крайней мере, в Петербурге.

Признаюсь, у меня мелькнула мысль о том, не тенор ли этот вдруг явился пострадавшим в доме Реденов, но эту мысль я тут же отверг: действительно, зачем импресарио вводить в заблуждение публику, если Чиароне убит? И кроме того, его инициалы никоим образом не совпадают с монограммами на одежде нашего убитого. Никаких С.С. в его имени не содержалось.

– Так его после маскарада не видели? – спросил я.

Тетушка моя вздохнула и покачала головой.

– Нет. Ах, когда-то я любила балы и маскарады… – мечтательно сказала она. – А в этот раз у Булаховых наряжались историческими фигурами…

При последних словах тетки я вновь ощутил какое-то смутное беспокойство, но не мог определить причин его, и отнес на счет своего и без того нервного состояния. Убрав программку несостоявшегося концерта во внутренний карман, я сердечно простился с теткой, мы расцеловались, и я с глубоким сожалением покинул дом на Серпуховской. Из тихой семейной обители путь мой лежал в притон разврата.

Меры для поддержания народной нравственности

…Музыка, пение, игра в карты и другие увеселения, а также разгул, притон развратных женщин, ссоры, драки и т. п. в городских трактирах и питейных заведениях прекращены.

Закрыты те из этих заведений, под фирмою которых крылись другие неблаговидные промыслы.

Устройство питейных заведений подверглось существенному изменению. Восстановлен почти всюду нарушавшийся закон о том, чтобы питейные заведения состояли только из одной комнаты с окнами и выходом на улицу; для удобства же полицейского надзора уничтожены занавески и другие приспособления, закрывающие окна, а также устранены отдельные при сих заведениях комнаты, служившие обыкновенно притонами для тайного разврата, и задние выходы, способствовавшие укрывательству преследуемых полицией) лиц и сходкам с преступными целями.

Из Всеподданейшего отчета генерал-адъютанта Трепова по управлению Санкт-Петербургским Градоначальством и столичною полицией), 1876 год

Сентября 19 дня, 1879 года (продолжение)

Подходя к той части Знаменской улицы, где густо теснились кабаки и постоялые дворы, я ощутил некоторый холодок в желудке. Хоть еще и не стемнело, однако же немногочисленные прохожие приличного вида старались пройти, прижимаясь как можно ближе к стенам зданий, и озираясь беспокойно на завсегдатаев этого квартала. Несмотря на то, что здесь рукой было подать до респектабельного Невского проспекта, квартал этот оставлял ощущение тревожное, мне на память пришли места за Московской заставой, где одному даже в такое светлое еще время прогуливаться было небезопасно. Но здесь-то не окраина, не выселки, а самое сердце города!

Похоже было, однако, что мое крепкое телосложение, высокий рост и, в особенности, мрачный вид отпугивали от меня лихих людей, и настроение мое было столь решительным, что никто не осмеливался встать у меня на пути.

Я без труда нашел заведение под гордым названием в честь неведомых трех великанов, огляделся и, волнуясь, спустился по мокрым ступеням. Все так же, как и вчера: плыл по заведению сизый табачный дым, пахло простой едой, слышались грубые возгласы игроков на биллиарде. Три года назад наш градоначальник Трепов отчитался перед государем об установлении бдительного надзора за трактирными и питейными заведениями, и рапортовал, что торговлю там отныне закрывают в двенадцать часов ночи, что разврат там прекратился и что нету отныне потайных выходов, через которые могли бы скрыться лица, представляющие интерес для полиции. Не далее как вчера я мог убедиться, что гладкий отчет на бумаге не имеет ничего общего с настоящим положением дел, так как торговлю спиртным продолжали долго после полуночи, потайные выходы – в этом я был убежден – существовали во всех трактирах и постоялых дворах, да и как торговле без потайного выхода? А маргинальный элемент продолжал вовсю веселиться в кабаках, в компании развратных женщин, и не подозревая, что он давно прекращен отчетом генерал-адъютанта.

Подскочивший ко мне давешний половой, по всему видно, меня узнал и, поклонившись, указал на полог, скрывавший тот самый кабинет, где мы с Маруто пировали накануне, но это не отвечало моим намерениям, и я дал понять половому, что останусь в общей зале. Парень пожал плечами, но быстрым взглядом окинув залу, выбрал свободную лавку за длинным деревянным столом, проворно смахнул с нее воображаемые крошки и сделал пригласительный жест. Я присел за стол.

Половой, по моей просьбе, принес окрошки с говядиной, крупный ломоть хлеба и миску с винегретом. Заказал я еще и горячее блюдо, но сразу потребовал холодных закусок, так как терпеть голод больше не было сил. Едва тарелки со снедью коснулись стола, я набросился на еду и уж только потом, отставив пустые блюда, огляделся.

Видимо, по причине еще не позднего времени в кабаке было относительно тихо, развеселых компаний окрест не наблюдалось, только несколько усталых служащих – телеграфистов и канцелярских писарей в скромных одеждах – торопливо поглощали свой немудреный трезвый обед, уставясь каждый в свои тарелки и не глазея по сторонам. Украдкой достав свои часы, я глянул на циферблат и подумал, что ждать мне осталось недолго.

И точно, с наступлением сумерек служивый народ постепенно разбрелся из харчевни, и прокуренное помещение стало мало-помалу наполняться устрашающего вида молодцами, с которыми мне не хотелось бы встретиться под покровом ночи в темном переулке. Появлялись, надо сказать, и праздные гуляки, безобидные для всех, пока не зальют глаза дешевым алкоголем и не начнут буянить, теша свое самолюбие, на забаву таким же бретерам да девицам легкого нрава. Все они были тут завсегдатаями, судя по тому, что они были знакомы между собой, да и половые приветствовали их по именам, низко им кланялись – не иначе как в ожидании щедрых чаевых, и усаживали на привычные для них места. Тут же откуда-то (наверное, из потайных комнат, упраздненных, по мнению градоначальника, уже три года как) стали появляться особы женского пола, одетые и причесанные с той вульгарностью, что привлекает мужчин невысокого разбора. На них словно лежала печать доступности, и, наблюдая этих гетер в деле, я понял, что имел в виду дежурный надзиратель в Управлении, говоря, будто у их сотрудников на таких глаз наметанный, их ни с кем не спутаешь.

Они оживленно осматривались, ища знакомые лица, а найдя, подсаживались рядом на лавки, жались плечами к выбранным кавалерам, жеманно пересмеивались и при этом косились на меня, оценивая возможность подцепить нового клиента.

Одну из таких девиц я и поджидал с нетерпением, всей душой надеясь, что она принадлежит к числу завсегдатаев этого заведения, раз я сам видел ее тут, да и задержана она была, помнится, за разврат в кабаке на Знаменской. Про себя я решил просидеть тут хоть до утра, если будет нужно, – улыбаясь веселым девушкам, но стараясь не обнадеживать их относительно меня. Та, кого я ждал, обязательно должна появиться, уговаривал я себя. Хоть в чем-то должно же мне сегодня повезти, пусть удача хоть краешком губ улыбнется мне под закат этого дня…

Между тем кабак все наполнялся разномастными посетителями. Были тут и откровенно уголовные личности, мрачные, с низкими лбами и выдающимися челюстями, словно материализовавшиеся типажи Ломброзо; они входили, исподлобья оглядывали помещение и усаживались в угол, спиной к стене, точно боясь засады; были и беспечные весельчаки, с грохотом сбегавшие по ступенькам, тотчас же по приходу кричавшие половых, – их моментально облепляли алчущие девицы.