Алая маска - Елена Топильская

Между тем кабак все наполнялся разномастными посетителями. Были тут и откровенно уголовные личности, мрачные, с низкими лбами и выдающимися челюстями, словно материализовавшиеся типажи Ломброзо; они входили, исподлобья оглядывали помещение и усаживались в угол, спиной к стене, точно боясь засады; были и беспечные весельчаки, с грохотом сбегавшие по ступенькам, тотчас же по приходу кричавшие половых, – их моментально облепляли алчущие девицы.

Но моя знакомая все не появлялась. Около десяти часов вечера я уж было отчаялся. Подозвав полового, подозрительно на меня поглядывавшего (к тому времени я около часа сидел с одной кружкой чаю, ничего более не заказывая), я задал ему вопрос, подбирая слова, чтобы не выдать своего чрезмерного интереса:

– А скажи мне, человек, бывает тут девушка… приличного виду, худенькая, лицо в веснушках, волос тонкий в косу вокруг головы заплетает… – какие еще приметы назвать, я затруднился.

Но половой меня понял и задумался.

– Верно, Соню спрашиваете? – сказал он наконец. – Вчера тут была с телеграфистом… И третьего дня – с беглым мужиком, его полиция взяла. А вы так спрашиваете или с намеком?

Я кивнул. Мол, с намеком. Значит, Соня. Значит, она была с Фоминым. Упустить ее я не должен был.

– Ну, так придет, может, еще, она тут часто бывает, – заверил меня половой и унесся по своим делам. Рассуждать ему было некогда, кабак забит был посетителями, желающими выпить и закусить, и половые носились мимо столов с подносами и полотенцами, не успевая угождать на все вкусы.

Однако прошло еще полчаса, а Соня так и не появилась. Вечер клонился к двенадцати, когда торговля по правилам должна закрываться. Дело мое было плохо, я собрался уже рассчитаться и уходить. Ухватив за рукав пробегавшего полового, я спросил, сколько с меня, высыпал на стол из кармана серебряные и медные деньги и стал собирать нужную сумму. Среди разменной монеты оказался нечаянно и серебряный елисаветинский рубль, взятый мною у акушерки Христины Ивановны, который, будучи крупнее остальных монет, выпал у меня из руки и покатился со стола прямо под ноги торопящегося полового.

Тот проворно нагнулся за серебряным кругляком, поднял его и, рассмотрев, странно переменился в лице. Подав мне рубль, он вдруг забыл, что его дожидаются за крайним столом, и несмотря на то, что ему оттуда махали руками, несомненно, выгодные клиенты, резко развернулся и, взяв под мышку поднос, побежал на кухню.

Буквально через полминуты оттуда вышел плотный дядька средних лет, хмурого вида, с круглой аккуратной бородой, в поддевке и сапогах. Тяжело ступая по зале, он по пути хозяйским глазом окидывал помещение, словно проверяя, хорошо ли угощают, чисто ли, и не бузят ли гости. Подойдя ко мне, он наклонился и негромко спросил:

– Вы, что ли, Соню спрашивали, уважаемый?

Я сделал гримасу, означавшую – мол, если и спрашивал, то это мое дело.

Хозяин распрямился и поманил меня рукой. Оставив на столе плату за обед, я поднялся и пошел за ним.

Мы пробирались между столов, стоявших так тесно, что можно было заглянуть в тарелки пирующих соседей. В заведении стоял дым коромыслом; публика была уже сильно навеселе, и то и дело в разных углах вспыхивали ссоры и крики, которые, впрочем, умело гасились снующими по зале половыми.

Мой провожатый провел меня через кухню, где два поваренка в грязных фартуках вовсю кашеварили, помешивая черпаками в огромных котлах, чад там стоял непроглядный и пахло не очень соблазнительно. За кухней вдруг открылся тихий коридорчик, куда не долетал шум разгула. Хозяин толкнул дверь в глубине коридора, пропустил меня вперед, а сам ушел прочь своей тяжелой поступью. Удивляться времени не было.

Я перешагнул порог и встал, дверь позади меня с тихим скрипом закрылась. Та, ради которой я пришел сюда, находилась от меня на расстоянии вытянутой руки.

Крошечная комнатка без окон тонула в полумраке; в круглом желтом пятне от переносной лампы сидела на кровати тихая домашняя девушка в скромном ситцевом платьице, целомудренно сложив на коленях руки. Тонкие волосы нимбом золотились вокруг милого веснушчатого лица, и во всем ее облике, дышавшем таким покоем и уютом, от которого у меня защемило сердце, не было ничего от вчерашней разухабистой особы с громким голосом и нахальными манерами. И, зная, кто она такая, я все равно ощутил странную робость, как если бы оказался наедине с сестрой или невестой своего товарища, к которой питал почтительно-нежные чувства.

Когда я вошел, Соня подняла на меня глаза и мягко, чуть заметно улыбнулась мне. Комната казалась такой тесной, что я мог, наверное, протянув руку, коснуться противоположной стены; мне ничего не оставалось делать, как присесть рядом с девушкой на пышную кровать. Обстановка этой комнаты не оставляла сомнений, для чего она используется в этом заведении, но от девушки исходил такой покой, что я забыл и о предназначении спального места, и о том, каков род занятий моей vis-a-vis. Мне вдруг захотелось махнуть на все рукой, остаться тут, приклонить голову на ее теплое плечо и передохнуть наконец от превратностей судьбы…

Девушка словно почувствовала мою безумную усталость и душевный надрыв; легкими пальчиками коснулась моей руки и еле слышно сказала:

– Сегодня день такой странный… Только утро вечера мудренее. Утром все по-другому покажется…

Я не особенно вдумывался в ее слова, меня просто-напросто завораживал и утешал самый звук ее голоса с хрипотцой, от которого отпускал душу отчаянный надрыв.

– Вы меня искали, господин следователь? По делу или как? – продолжала она негромко, не сняв пальцев с моей руки.

В горле у меня пересохло, и я тяжело сглотнул.

– По делу, – проговорил я, собравшись с мыслями. Не хотелось мне, по правде говоря, в кругу ее тепла думать о каком-то там деле. О беглом Фомине, о прочих моих жестоких неприятностях. Сидеть бы так и сидеть, поглаживать ее мягкую руку, слушать летучее дыхание, и чтобы тонкие золотистые волосы щекотали мою щеку… Я просто пропадал от близости ее существа; испытывал наваждение, схожее с дурманом прошлой ночи в номерах мадам Петуховой, но если та рыжая амазонка, одурманив, утаскивала меня в преисподнюю, то эта – ведь знал я! – гулящая девица, обернувшаяся сейчас милой скромницей, обволакивала меня тайной души, романтическим покоем.

Я с трудом очнулся от наваждения, услышав ее вопрос; имя, в нем упомянутое, словно иголкой, кольнуло меня в самую болезненную область:

– Вас Сила Емельянович прислал?

В голове у меня мутилось, я и так терялся в догадках, какую роль сыграл серебряный рубль в моей истории, и как вышло, что Соня оказалась связана с делом теснее, чем я думал. Но имя Баркова неожиданно осветило для меня положение в ином ракурсе.

– Соня, – сказал я, поднося к губам ее белую ручку, а она не отняла ее, – ты на полицию, что ли, работаешь? Ты агент полицейский?

И она, посмотрев на меня прямо своими блестящими глазами, смело кивнула.

– Вы, верно, подумали, что я – гулящая особа? – проницательно спросила она. – Нет, я модисткой работаю у мадам Жано. А это – так, когда Сила Емельянович попросит.

Сейчас в ней не было ничего от вчерашней оторвы, пьяно кружившей головы разгульным молодцам, а выглянула та наивная девица, которую давеча по ошибке задержали и доставили в полицейскую часть, и за которую я заступился по душевному побуждению.

Я верил ей, но она сочла нужным пояснить мне, как оказалась полицейским агентом:

– Я давно к мадам Жано взята в мастерскую, модисткой. Живу на Крестовском, сирота, но заработок у меня хороший. А три года назад, аккурат на Спаса, я в долг денег взяла, а заказов, как на грех, не было, летом все на дачах, заказчицы-то… Вот мне и отдавать не с чего было. А тут попутал меня лукавый: муж заказчицы моей предложение сделал… – увидев мое лицо, она замотала головой, – нет, не то вы подумали! Не на содержание он мне предложил, а просто денег заработать. Пятьдесят рублей, говорит, тебе, на осенний сезон. А что делать? А просто познакомиться с одним господином, привести его в номера, да и оставить. Да, и вином его угостить…

Я завороженно слушал Соню, а она все рассказывала, как будто чувствовала, что для полного моего доверия должна мне нарисовать картину своей вербовки полицией. Она и рисовала эту картину бесхитростно, зная, что ничего тут не изменишь, ровным тихим голосом:

– Вот, значит, я и встретилась в гостинице с этим господином. Господин пожилой, лет за пятьдесят ему, с бородой, в очках золотых, благообразный. Сказала ему, как велели, что хочу в гувернантки к нему устроиться. Он меня осмотрел всю, и сказал, что подхожу ему, он вдовый, у него дочка подрастает, а ей гувернантка нужна. Оклад жалованья положил, по правде, больше, чем у модистки заработок, – она несмело улыбнулась, – мы и выпили за то, что дело сделано, из бутылки, что я принесла. А ее мне знакомый мой дал, предупредил только, чтоб я сама не пила. Я глотнула, а потом сплюнула. А он выпил.