Счастливо оставаться! (сборник) - Татьяна Булатова

Примерно то же самое предложил сделать счастливый отец и пассажирам авиалайнера Москва – Милан в ожидании приглашения на посадку. И некоторые с удовольствием поддержали светящегося от радости краснодарского бизнесмена Геннадия Вольчика. И вместе с ними – еще некоторые. И потом долго сотрудники Шереметьева от миловидных продавщиц дьюти-фри до представителей Службы безопасности вспоминали это памятное дежурство, и все потому, что кто-то из пассажиров, уставших от Гениного хлебосольства, имел неосторожность произнести некорректное:

– Да ну тебя на хрен! Сам пей.

Короче, с рейса краснодарского бизнесмена, направлявшегося на выставку в Милан, благополучно сняли, предварительно уложив сопротивляющегося счастливца в суровые объятия Службы безопасности. Но нежно… Ибо кто ж не понимает! Такая радость… Правда, быстро улетучивается, оставляя за собой плотное облачко обманутых ожиданий.

Например, довольно быстро улетучилась надежда на дальнейшее развитие Гениного бизнеса. После феерической поездки в Милан краснодарского предпринимателя Вольчика переименовали из Очешника в Итальянца, а показательный эпизод рассказывали как анекдот, «произошедший с моим товарищем (братом, сватом, соседом по лестничной клетке и т. д.) в аэропорту Шереметьево» (название аэропорта так же легко видоизменялось, как и образ главного действующего лица). Гена нового прозвища стыдился и даже пару раз бросался в рукопашную, пока история не забылась, как прошлогодний снег.

Не менее быстро развеялись и Викины надежды: сначала на грудное вскармливание, потом на безоблачное материнство. Дашка часто болела, не набирала вес, покрывалась по поводу и без повода атопическим дерматитом. Одним словом – росла и развивалась, как большинство детей, окруженных безмерной родительской заботой.

– Что я говорила?! – грозно вопрошала королева-мать незадачливого бизнесмена. – Что я говорила?!

Вольчик отводил глаза в сторону и чувствовал себя предателем по отношению к супруге.

– Все надо делать вовремя! – подсказывала ответ идеальная мать. – Положено девять месяцев? Значит, девять месяцев! Ни больше, ни меньше… Нет, на тебе: решила и родила.

– Так вышло, – виновато оправдывался Гена.

– Вот то-то и оно, что вышло! – возмущалась мадам Вольчик в своей комфортабельной квартире. – Слушать надо было, а то сама! Сама-а-а…

– Я сама знаю, что, когда и сколько нужно моей дочери, – металлическим голосом отвечала Вика по телефону свекрови. – Сколько. И когда…

Разгневанная бабушка бросала трубку и тут же набирала сына.

– Это невозможно, – лицемерно выдавливала она из себя слезы. – Никакого уважения пожилому человеку, словно я и не бабушка вовсе, а так – посторонний человек… Сы-но-ок, – молила она в трубку, – ничего ей не говори. Бог ей судья. Бог, он все видит, – ласково грозила она наследнику.

Гена искренне огорчался и шел восстанавливать справедливость. Восстанавливалась она двумя способами: либо до полного алкогольного беспамятства, либо до изнеможения в спальне после громкого скандала. И тот, и другой способ действовал безотказно. Во всяком случае, на Гену.

Жизнь в семействе Вольчик обрела стойкую цикличность. Фаза семейного покоя сменялась фазой подготовки к бракоразводному процессу.

– Да пошла ты на хрен! – орал Гена, одним махом отметая все Викины доводы, почерпнутые из раздела «Советы психолога» в журналах для женского чтения.

– Да пошла ты на хрен, – повторялся Вольчик в итоговой части бесед с матерью и сопровождал это словами возлюбленной: «И вообще прекрати лезть в нашу жизнь!»

Обе женщины были периодически счастливы и тогда с готовностью прощали друг друга до тех пор, пока сам Гена не поставил вопрос ребром:

«Больше не могу, – признался он сам себе. – Либо сопьюсь, либо убью, на хрен, обеих».

«А как же Дашка?» – взывала совесть.

Сказать: «Ну и хрен с ней, с Дашкой», язык не поворачивался. «Что же я, Иван Грозный? – пугался Гена и шел к дочери со слезами на глазах: – Да ты, моя ласточка! Да ты, моя козочка! Да ты, моя мандаринка!»

Дашка смотрела на отца круглыми глазами из-под густой челки и морщила носик от стойкого амбре.

– Плохо пахнет от папки? – сюсюкая, интересовался Вольчик.

На что Дашка отвечала:

– К-а-ака…

– От это правильно, – соглашался Гена. – Еще какая ка-ака!

Дашка опускала голову.

– Обними папу, – требовал Вольчик.

– Неть, – качала головой девочка.

– Ну поцелуй…

– Неть, – упиралась Дашка.

– А че так? – злобно интересовался Гена. – Мама сказала?

– Неть.

– А вот мы узнаем «неть» или «дать», – с нескрываемой агрессией обещал Вольчик и спускался вниз на кухню к поникшей Вике.

– Не смей в таком виде подходить к Дашке, – выдвигала она очередной ультиматум.

– Ща-а-ас, – широко улыбаясь, обещал Вольчик.

Так звучала увертюра к фазисному скандалу, от звуков которого Дашка закрывала уши и залезала под кровать.

С удивительным постоянством это продолжалось до тех пор, пока в одно из вечерних представлений Гена не попытался достать дочь из-под кровати. Дашка по-звериному визжала и упиралась ногами, отчего отец пришел в необыкновенное возбуждение и со всей силы дернул сопротивлявшуюся девочку за руку, после чего та истошно заорала.

– Прекрати! – колотила его по спине обезумевшая от страха Вика. – Прекрати!

Вольчик все-таки извлек дочь из-под кровати. Встряхнул как следует маленькую негодницу и поставил перед собой, белую, как мел. Правая рука безжизненно висела вдоль тела, а детское плечико как-то странно деформировалось.

Вика, не понаслышке знакомая с различными травмами, застыла от ужаса и зажала ладонью рот с такой силой, что побелели пальцы. «Только бы не закричать!» Гена, довольный достигнутым результатом («Вот она, полюбуйся! Пусть поглядит на свою мать, истеричку»), победоносно посмотрел на жену и, увидев такую «странную» реакцию, мгновенно заразился пульсирующим на ее лице ужасом. Почти протрезвев, он бросился к дочери, схватил ее за плечики, от прикосновения к которым та снова истошно закричала, и начал ее трясти:

– Дашенька! Дашулечка! Козочка моя! Ласточка… Что папа сделал не так?! Что папа сделал своей девочке?

Девочка как воды в рот набрала и, не отрываясь, смотрела на мать. Вика ощупала плечо и прошипела причитающему супругу:

– Вызывай «Скорую»… У нее шок.

В больнице оба врали, уклончиво отвечая на вопросы травматолога, растерянно покачивающего головой. Спустя несколько дней в череде обследований выяснилось, что у Дашки резкое снижение слуха, некоторое отставание в развитии и повышенная возбудимость.

Все, что было далее, вспоминать Вика не любила. Гена – тем более. К этому эпизоду в семействе Вольчик предпочитали не возвращаться, наложили табу, минимизировали его до огромной точки, откуда брала начало новая жизнь.

Центром ее стала близлежащая деревянная церковь Всех Святых, выкрашенная голубой краской. Там внутри каждый из супружеской четы Вольчик обрел то, что искал.

Гена, например, строгого отца в лице батюшки Николая. Это перед ним в те страшные дни Вольчик исступленно падал на колени и просил наказания, не давая шагу шагнуть.

– Пить брошу, – обещал он. – Только помоги!

– Не того просишь, – сурово останавливал поток причитаний отец Николай. – Не в моей власти… Вот Его проси, Отца Нашего, – разворачивал он Гену лицом к иконе, помогая подняться на ноги.

Вольчик с остервенением вновь бухался на колени и бился лбом о церковный пол.

– Какой неистовый, – одобрительно перешептывались толпящиеся рядом старушки.

И правда, Гена неистовствовал. В вере он был лют, не знал сомнений и был столь категоричен, что даже отец Николай за эту безмерность своего духовного дитятю осуждал и не раз накладывал на него епитимью.

Дом краснодарского бизнесмена быстро наполнялся иконами. Они были всюду – в спальне, в детской, в кухне, в гараже, даже на рынке, на каждом стеллаже с очками.

– С Божьей помощью, – начинал свой торговый день Вольчик и деньги от первой продажи складывал в отдельный ящичек, предназначенный для накопления средств на пожертвования храму. Не имеющий возможности одновременно пребывать во всех торговых точках, он требовал от своих продавцов неукоснительного исполнения заведенного порядка и в случае выявления нарушений легко впадал в гнев и не менее легко увольнял правонарушителей. Новый персонал Гена нанимал исключительно из числа прихожан полюбившейся ему церкви.

Больше всего Вольчику нравились исповеди и посты. На исповеди Гена был тих и смирен, в посту строг и требователен, зато после поста!.. Вольчик нуждался в новой исповеди. Оно и понятно – «святой праздник».

Вика мужа во всем поддерживала, но неистовостью не отличалась и чистосердечно признавалась в собственной непоследовательности. Грехи ее, бытовые по своей сути, старательно записывала в книжечку и, готовясь к исповеди, тщательно их анализировала.