Счастливо оставаться! (сборник) - Татьяна Булатова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Что поделаешь, Вика? – перебивая друг друга, утешали ее сестры Баттерфляй. – Такова жизнь. У всех свекрови. Зато не у всех свой собственный дом и муж-бизнесмен. Можно и потерпеть…
– Не дури, Вика, – махали рукой родители. – Ничего тут не поделаешь! Это жизнь. Многие знаешь как живут? Десять человек в однокомнатной квартире. А у тебя – дом! А у тебя – муж!
– А у мужа – мать! – подсказывала ищущая сочувствия дочь.
– А ты как хотела? Тогда надо было за детдомовца выходить!
– Хоть бы детдомовца какого взяли! – конфиденциально жаловалась мадам Вольчик подругам по телефону, тщательно закрыв дверь в свои покои.
После случившегося накануне открыто обсуждать невестку она опасалась, поэтому и соблюдала все меры предосторожности: ключ в замке на пол-оборота и оглушительный шепот в изрыгающую треск трубку.
– Ниче не слышно! – кричала королева-мать невидимой собеседнице, а потом снова переходила на шепот, напоминающий «голос за кадром» в прямой трансляции футбольных матчей. – Два года живут! А не-е-ет!
О том, что невидимая глазу подруга что-то неслышно отвечает в трубку, можно было догадаться по рокочущим переливам в голосе свекрови:
– Что значит не хочет? Не может! Я тебя уверяю! Что значит ее дело? Ее дело – родить! То-то и оно!
Это оно никак и не получалось. Вика с тоской смотрела на тестовые полоски, молилась, чтобы проявилась вторая, а потом виновато отшучивалась:
– Сегодня я бурундук.
– Ты бурундук уже полгода! – нервничал Гена. Нервничал-нервничал. А потом запил.
– Тут кто угодно запьет, – сурово констатировала королева-мать демарш наследного принца и пригласила Вику для серьезного разговора в свои королевские покои. Невестка принять участие в переговорах отказалась, сославшись на дурное самочувствие. Свекровь заподозрила неладное и отправилась в церковь замаливать невесткины грехи.
– Прости ее, Господи. И Генку… И меня заодно, – шептала она и искренне плакала от осознания собственного благородства. Просветлев душой, отправилась к батюшке и что-то долго вещала ему в самое ухо.
– Грешна?
– Ой, батюшка, грешна! Как она грешна! Грешница!
– Ты грешна?
Мадам Вольчик на секунду отрывалась от заветного уха, непонимающе смотрела на батюшку и с готовностью признавалась:
– И я грешна. Но сына-то жа-а-алко!
– Молиться надо! – советовал священник и вытирал согретую ее жарким дыханием щеку.
– На-а-адо, – соглашалась мадам Вольчик.
– Молись, грешница. Все во власти Божьей, – пробасил батюшка и перекрестил прихожанку.
Очередь на исповедь исторгла вздох облегчения и сделала шаг вперед.
– Минуты не можете потерпеть! – обиделась Викина свекровь. – Нелюди прям, а не люди!
Из храма вышла распаренная и довольная. Подошла к церковной лавке и строго потребовала:
– Мне б молитву о пьющих… и о детях…
В окошечко что-то тихо ответили:
– Почему это о болящих? – возмутилась мадам Вольчик. – Чтоб родились!
Из окошечка вытянулась рука, держащая красную книжицу с золотым тиснением. Со стороны было видно, как книжка покачивалась на весу вслед за подрагивающей рукой, словно вылепленной из воска. Госпожа Вольчик вести диалог с восковой десницей отказалась и вставила голову в окошечко, отчего фигура ее напомнила ласточкино гнездо, прилепленное молодой птахой на самом виду. Правда, это гнездо было кричаще красного цвета, что вызвало неподдельный интерес сидящих у церковной ограды нищих.
Когда гнездо отъехало в сторону, попрошайки оживились и приветливо затянули:
– Пода-а-а-айте Христа ради!
– Бог подаст! – пообещала им госпожа Вольчик и благополучно ретировалась за ворота, откуда назидательно прокричала: – Работать на-а-ада! Лодыри!
Вечером этого же дня вернувшаяся из торговых прерий Виктория обнаружила в собственной спальне на собственной же кровати пришпиленную булавкой к покрывалу молитву, переписанную от руки. В начале красовалась надпись «О детях», любовно обведенная красным карандашом, в конце – инструкция: «Читать по 3 р. в день». Подписи не было. Впрочем, Вика безошибочно определила автора технического руководства.
– Полюбуйся! – Жена протянула мужу листок и с такой силой бухнулась на кровать, что на покрывале образовалась внушительная вмятина. И это при том, что обычно бабочки даже травинку к земле не клонят. Но это мирные бабочки, кокетливо резвящиеся над цветами, подставляющие солнцу расписные крылышки. Мир-ны-е… А перед Геной застыло насекомое другой породы – отсутствующее в энтомологическом атласе. Это была бабочка, отлитая из бронзы, высеченная из камня, вырубленная из крепких пород дерева. Бабочка – гигант. Бабочка – воин.
Гена, обескураженный произошедшей в супруге переменой, внимательно прочитал каждое слово сакрального текста и не на шутку разволновался:
– От мама! От мама! Это я понимаю! Вот это я понимаю! И скажи спасибо…
– Спаси-и-ибо?! – прорычала Вика, неожиданно ощутив всю прелесть земного тяготения. – Спаси-и-ибо?!
Вольчик собрался было ответить утвердительно, но не успел, потому что… В общем, не успел Гена-очешник ничего ответить, ибо руки прежде послушной супруги от локтя сложились в хорошо знакомую фигуру, чаще всего сопровождаемую кратким: «На-а-а тебе!» или «Вот тебе!», или «Понял?!»
– Понял?! – Вика повторила похабный жест, не имеющий ничего общего с фигурой из трех пальцев, и вылетела из комнаты, с нескрываемым удовольствием хлопнув дверью.
Мадам Вольчик, оскорбленная до глубины души, торжествующе смотрела из окна второго этажа за полетом взбунтовавшейся невестки.
– Даже не думай! – осадила императрица разволновавшегося сына и забаррикадировала своим венценосным телом входную дверь. – Вернется!
Вика не вернулась.
Звонили ее родителям с пожеланиями спокойной ночи. Звонили подругам, осторожно осведомляясь: «А разве Виктория не у вас?» Звонили в милицию с просьбой принять заявление о пропаже вышеуказанного лица. Милиция принимать заявление отказывалась, предлагая подождать ровно три дня – «вдруг явится». Звонили в больницы, в морг: «Не у вас ли часом?» Потом совещались, куда еще позвонить, и начинали звонить по второму кругу.
К утру устали и заснули, не раздеваясь, рядом с телефоном, держась за руки.
Вика утра дожидаться не стала и погрузилась в объятия Морфея ровно в 21.00 в квартире ушедшей на покой балерины, ненавидящей уродов-мужчин вкупе с породившими их матерями. На работу супруга Гены Вольчика и по совместительству хозяйка торговой точки не вышла, а краснодарский бизнесмен решил свести счеты с жизнью.
Пока Гена выбирал подходящий способ, королева-мать готовила завтрак, наслаждаясь имперским одиночеством и исключительными возможностями бытовой техники. На тефалевской сковороде шкворчали оладьи, в блестящей кастрюле весело постукивали друг о друга кувыркающиеся в кипящей воде яйца, потрескивала микроволновая печь, реанимирующая вчерашние котлеты, – жизнь была прекрасна и удивительна.
Гена думал иначе, изо всех сил пытаясь отвлечься от соблазнительных запахов, долетающих снизу.
«Лучше газ», – рассуждал Вольчик и рисовал в своем воображении картину собственных похорон. VIP-гроб из дорогих пород дерева, гофрированное изголовье, красные розы в черных вазах и убитая горем Вика в шляпке с траурной вуалью в легкомысленную мушку. Что-то не складывалось: сказка никак не становилась явью. Гена зажмуривался сильнее. Потом еще сильнее. А потом вспоминал, что газа в доме нет, и, значит, все неправда.
«Тогда таблетки! – менял стратегию бывший футболист. – Уснуть и не проснуться. Придет Вика, увидит на столике рассыпавшиеся капсулы, бросится ко мне, а я холодный. И синий. Губы синие. Руки синие. И глаза стеклянные. И в небо смотрят. Тоже синее. Положит на глаза пятаки и заплачет». Такой портрет себя любимого с пятаками вместо глаз краснодарского бизнесмена совершенно не устраивал.
«Может, вены перерезать? В ванной. Чтоб не больно, – продолжал фантазировать Вольчик. – Или в бассейне? Вика придет, а вода красная. И я плаваю лицом вниз. В костюме. Она как закричит! Все сбегутся и давай меня багром из бассейна вытаскивать. Проткнут еще!»
«Умерев» трижды, Гена ощутил зверский аппетит. Бывший футболист в унисон с матерью подумал о том, как все-таки жизнь прекрасна и удивительна!
– Ты только подумай! Разве это жизнь? Разве такой должна быть жизнь молодой женщины? – вместе с дымом выдохнула бывшая балерина, рассматривая сидящую напротив Вику. – Дай сахар, деточка.
Бывшая ученица без настроения потянулась за хрустальной шкатулкой, явно не предназначенной для хранения сыпучих веществ.
– Жизнь молодой женщины, – продолжала излагать основные пункты гендерной программы хозяйка квартиры, – должна быть прекрасна и удивительна! Понимаешь, прекрасна! И ты в ней – ка-ра-лева. Ка-ра-лева, а не бедная родственница. Скажи мне, девочка, ты ка-ра-лева?
