И в горе, и в радости - Мег Мэйсон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Далеко за полдень я встала и пошла на кухню. Я пыталась поесть, но не смогла. Вода вызывала тошноту. Бедра болели от лежания на боку в позе эмбриона. Звонил Патрик, я плакала в трубку и говорила «извини, извини, извини». Он сказал, что перенесет свой рейс. Он сказал: «Можешь попробовать выйти? Сходи к Дамскому пруду. Возьми такси». Он сказал: «Марта, я так тебя люблю».
Я повесила трубку, пообещав позвонить Ингрид, но, когда он отключился, мне стало слишком стыдно представить, что она приедет и найдет меня вот такой.
Я словно сверху смотрела, как встаю и медленно двигаюсь по квартире, как будто я старуха, женщина на закате жизни. Я натянула купальник, надела поверх него одежду, положила в рот зубную пасту, вышла из квартиры. От попытки открыть тяжелую входную дверь в подъезд у меня перехватило дыхание.
Было слишком много шума, жары, слишком много людей шло в мою сторону, и автобусы с грохотом проносились мимо так близко к бордюру, что я вернулась домой. Позвонил Патрик, я заплакала в трубку. Он сказал, что самолет вылетает через час и он скоро вернется.
Я попросила его остаться на связи и говорить со мной, а я бы просто слушала. Я сказала ему, что очень боюсь.
– Чего?
– Себя.
Он сказал:
– Ты же ничего не сделаешь, правда?
Он хотел, чтобы я пообещала. Я сказала, что не могу. Он сказал:
– В таком случае, Марта, пожалуйста, немедленно отправляйся в больницу.
Я знала, что не поеду. Но когда вновь стемнело, я стала бояться квартиры, ее звенящей тишины, мертвого воздуха. К тому времени Патрик был в самолете и вне досягаемости. Я подползла к двери на четвереньках и, прижавшись спиной к кирпичной стене, ждала такси на улице. Мой мозг смеялся надо мной: смотри, какая ты глупая, ползаешь по полу, смотри, ты боишься выйти на улицу.
* * *
Врач скорой помощи спросил: «Почему вы сегодня сюда пришли?». Он не присел.
Волосы лезли мне в глаза и прилипали к мокрому лицу, из носа текли ручьи, но у меня не было сил поднять руку и вытереть их. Я сказала ему, что пришла потому, что я очень устала.
Он сказал, что мне нужно быть честной, и спросил, не думаю ли я причинить себе вред. Я сказала «нет», добавила, что просто хочу не существовать, и спросила, может ли он дать мне что-нибудь, что поможет мне уйти, но так, чтобы это никого не ранило и не потревожило. Затем я замолчала, потому что он сказал, что думал, что я окажусь умнее, и это прозвучало разочарованно.
Хотя я не отрывала глаз от того места на полу, на которое смотрела с тех пор, как меня завели в комнату, я почувствовала, что он просматривает мои записи, затем услышала, как дверь открылась, скользнула по линолеуму и захлопнулась. Его не было так долго, что я начала думать, что больница закрылась и я осталась одна, запертая внутри. Я почесала запястья и опять уставилась в пол. Он вернулся – казалось, прошло несколько часов. С ним был Патрик. Я не знала, как он выяснил, где я, и мне было стыдно, оттого что ему пришлось вернуться домой из-за меня, его несчастной жены, сгорбившейся на пластиковом больничном стуле, слишком глупой, чтобы даже поднять голову.
Они говорили обо мне между собой. Я услышала, как доктор сказал: «Послушайте, я могу найти ей койку, но это будет госучреждение, и – еще тише, – вы понимаете, что государственные психиатрические больницы – так себе место». Я не перебивала. «По моему мнению, ее лучше отправить домой». Он сказал: «Я могу дать ей что-нибудь, что ее успокоит, и мы можем связаться с ней утром».
Патрик присел рядом с моим стулом, держась за подлокотник, и взъерошил мне волосы. Он спросил, не чувствую ли я, что мне нужно ненадолго остаться в больнице. Он сказал, что решение зависит от меня. Я сказала «нет, спасибо». Я всегда слишком боялась оказаться среди этих людей: а вдруг они не сочтут странным, что я тут оказалась. А вдруг врачи меня не выпустят. Я хотела, чтобы Патрик схватил меня за запястья и потащил туда, чтобы мне не пришлось самой решать. Я хотела, чтобы он не поверил мне, когда я сказала, что все в порядке.
– Уверена?
Я сказала «да» и, вставая, как следует откинула волосы с лица. Я сказала, что ему не о чем беспокоиться, мне просто нужно немного поспать.
– Ну вот, она уже поправляется, – сказал врач.
Патрик вез нас домой, не говоря ни слова. Выражение его лица было пустым. Дома он не смог вставить ключ в замок и один раз пнул дверь. Это был самый агрессивный его поступок, который я когда-либо видела.
В ванной я приняла все, что мне дал доктор, не прочитав дозировки, сняла одежду и купальник, оставивший красные полосы по всему телу, и проспала двадцать три часа. В краткие моменты бодрствования я открывала глаза и видела Патрика, сидящего в кресле в углу нашей комнаты. Я видела, что он поставил тарелку с тостами на прикроватную тумбочку. Позже он ее убрал. Я извинялась, но не уверена, что хоть раз – вслух.
Когда я наконец проснулась и пошла его искать, он был в гостиной. Снаружи было темно.
– Я думал купить пиццу, – сказал он.
– Хорошо.
Я села на диван. Патрик переместил руку так, чтобы я могла прижаться к нему лицом, подтянув колени и свернувшись клубком. Я не хотела быть больше нигде. Патрик рядом со мной позвонил в доставку. Я поела и от этого почувствовала себя лучше. Мы посмотрели фильм. Я сказала, что сожалею о случившемся. Он сказал, что все в порядке… у всех такое бывает и т. д.
* * *
Я встретилась с Ингрид за обедом в Примроуз-Хилл. Это был первый раз, когда она оставила ребенка, хотя ему исполнилось уже восемь месяцев. Я спросила, скучает ли она по нему. Она ответила, что чувствует себя так, будто только что вышла из тюрьмы строгого режима.
Мы сделали маникюр, сходили в кино и болтали весь фильм, пока мужчина на соседнем ряду не попросил нас заткнуть варежки. Мы сходили в Хэмпстед-Хит, смотрели на Дамский пруд, искупались в трусах.
