И в горе, и в радости - Мег Мэйсон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я нашла другой книжный клуб в библиотеке. У всех женщин были докторские степени. Я сказала, что получила свою за работу о Ланкаширской хлопковой панике 1861 года, потому что по пути в библиотеку слышала об этом в программе «В наше время». Женщина, с которой я потом разговорилась, сказала, что хотела бы услышать об этом побольше на следующей неделе, но я уже рассказала все, что смогла вспомнить. Я ушла, зная, что не смогу вернуться, потому что мне придется заново слушать этот эпизод, а один из трех мужчин-экспертов в программе компульсивно прочищал горло – только чтобы прервать единственную женщину-эксперта.
* * *
Иногда днем я сидела у окна Дома Представительского Класса и смотрела на Дом Представительского Класса напротив, пытаясь представить в нем себя, живущую в зеркальном отражении моей собственной жизни.
У реальной женщины, жившей там в то время, были близнецы: мальчик и девочка, и муж, который, судя по магнитным значкам, которые он прикреплял к дверям своей машины по утрам и отклеивал по вечерам, был хиропрактиком по вызову.
Однажды она постучалась в дверь и извинилась, что не зашла раньше. Мы были одеты в одинаковые топы, и когда она заметила это и рассмеялась, я увидела, что у нее стоят брекеты для взрослых. Пока она говорила, я представляла, каково это – быть ее другом. Мы бы навещали друг друга без предупреждения, пили вино на кухне друг у друга или на улице в наших садиках, я бы рассказывала ей о своей жизни, а она бы откровенничала про детство, в котором не было возможности поставить брекеты.
Она сказала, что не заметила детей, и спросила, чем я занимаюсь. Я сказала, что я писатель. Она сказала, что у нее есть блог, и покраснела, сообщив его название. В основном это были забавные наблюдения о жизни и рецепты, и она сказала, что мне, конечно, не нужно его читать.
Прежде всего: как мне дом? Я сказала «о господи», как будто мы были подружками, которые болтали целый час и наконец добрались до хорошей темы. «Чувствую себя в состоянии диссоциативной фуги с тех пор, как мы въехали в ворота». Я сказала, что жила только в Лондоне и Париже и сомневалась, что такие места действительно существуют. «И мы должны поверить, что тут Бат времен Регентства, несмотря на спутниковые тарелки?»
К тому времени я говорила слишком быстро, потому что за последние несколько дней Патрик был единственным, с кем я разговаривала, но я думала, что кажусь ей интересной и забавной, потому что она улыбалась и яростно кивала. «Раз десять я приходила домой и не могла открыть дверь, а потом понимала, что стою перед чужим домом». Я пошутила про убийственный вид ковра цвета тауп и напоследок сказала, что плюс этого дома состоит в том, что если у нее есть пятнадцать тысяч приборов с нестандартными штепселями и она когда-либо захочет использовать их все одновременно, то может просто кинуть удлинитель через нашу мощенную булыжником улицу. Ее улыбка внезапно исчезла. Она кашлянула и сказала, что, наверное, к лучшему, что мы только снимаем эти дома, и вернулась к себе.
Я не понимала, почему после этого она шла на все, чтобы избежать со мной зрительного контакта, пока не пересказала наш разговор Патрику, а он заметил, что она, будучи владелицей дома, наверное, любила его и, возможно, была немного расстроена, услышав, как такой же дом называют душераздирающим.
Я нашла ее блог. Он назывался «Жизнь в тупичке», вверху страницы была фотография нашего или ее дома. Так как мы не собирались становиться подругами, я была разочарована, что она оказалась хорошим писателем и что ее забавные наблюдения были действительно забавными. Я стала читать ее каждый день. Для начала в поисках упоминаний о себе, а потом – потому что она описывала зеркальную версию моей жизни, ту, где шкаф для пылесоса был слева, где у меня были близнецы, мальчик и девочка, и муж, который чаще всего возвращается домой около восьми вечера, так что я, как правило, ем вместе с детьми в пять, и, клянусь, мы говорим об этом каждый божий вечер:
*Смотрит на тарелку с ужином на микроволновке*
На тарелке – наклейка с надписью «твой ужин».
Он: Это мой ужин?
Я: Да.
Мне надо разогреть его?
Да.
*Долгая пауза*
А сколько греть?
Когда он перестал быть взрослым, приспособленным к жизни человеком?!
* * *
Наши жильцы переслали мне письмо из библиотеки. Библиотека требовала вернуть Иэна Макьюэна и 92,90 фунта стерлингов штрафа. Поскольку в тот момент в «Неожиданностях Марты» не было денег, я позвонила им и сказала, что, к сожалению, Марта Фрил зарегистрирована как пропавшая без вести, но если ее когда-нибудь найдут, я спрошу ее о книге.
* * *
Иногда по выходным я стала ездить с Патриком на его участок, при условии, что мне не нужно будет помогать. Я сказала: «Чтобы не получилось, что она умерла, занимаясь тем, что он любил». Он купил складной стул и сарай для его хранения, чтобы я могла сидеть, читать или наблюдать за ним, поставив ноги на ствол мертвого дерева, отделявшего нашу вялую морковь от процветающей моркови нашего соседа. Однажды, когда он что-то делал тяпкой, на рукоятке которой осталась картонная бирка, я опустила книгу и сказала, что знаю, что это выйдет дорого, ведь в похоронной службе нужно платить за каждое слово, но вот что я хотела бы видеть на своем надгробии:
– Это из «Неуютной фермы»[10]. Кто-то только что спросил главную героиню, что ей нравится, и она говорит: «…точно не знаю, а вообще мне нравится, когда вокруг все тихо и спокойно и не надо ничего делать, а можно гулять на природе и смеяться над тем, что другим вовсе не кажется смешным, и чтобы меня не заставляли высказывать свое мнение, например, о любви и всяких особенных вещах».
Он сказал:
– Марта, высказывать мнение о всяких особенных людях – это единственное, что тебе важно. И тебя никогда не нужно об этом просить.
В декабре я устроилась на неполный рабочий день в сувенирный магазин Бодлианской библиотеки, где продавала туристам кружки, брелоки и фирменные сумки, потому что это означало, что я могла проводить восемь часов, сидя на табурете, в основном не разговаривая.
Вошла женщина в сувенирной толстовке, и я увидела, как она сует в рукав подарочную
