И в горе, и в радости - Мег Мэйсон

пачку карандашей. Когда она подошла к прилавку, чтобы оплатить что-то еще, я спросила, не хочет ли она, чтобы я упаковала карандаши в подарочную упаковку. Я сказала, что это бесплатно. Она покраснела и ответила, что не понимает, о чем я.

Она сказала, что ей больше не нужно то, что она выложила на прилавок.

Когда она повернулась, чтобы уйти, я сказала: «До Рождества осталось всего пять дней магазинных краж» – и осталась сидеть на табурете. Я рассказала об этом Патрику, который сказал, что, наверное, розничная торговля не для меня. После Рождества меня заменили пожилой дамой, которая была не против вставать с табурета.

Через некоторое время я получила электронное письмо от неизвестного мне мужчины. Он сказал, что мы пересекались в редакции интерьерного журнала. «Ты была действительно забавной. Думаю, ты как раз вышла замуж или собиралась замуж? Я проходил там стажировку». Теперь, сказал он, он работал редактором журнала «Уэйтроуз» и у него появилась идея.

* * *

Я начала посещать психолога, потому что проблема оказалась не в Лондоне. Быть грустной – это как вести колонку о смешной еде, я могу делать это где угодно. Я нашла ее через сайт поиска психологов. На первой странице была кнопка с вопросом «Что вас беспокоит?» белыми буквами на небесно-голубом фоне. Щелкнув по ней, я увидела выпадающее меню. Я выбрала «Другое».

Список начинался с Джули Фемэйл. Я выбрала ее потому, что она принимала менее чем в пяти милях от центра города, и потому, что ее фото показалось мне привлекательным. Она была в шляпе. Я сделала скриншот с телефона и отправила его Ингрид. Она ответила: «Фото в шляпе – стопроцентный тревожный звоночек».

Мы с Джули Фемэйл работали вместе в течение нескольких месяцев. Она сказала, что мы проделываем хорошую работу. Все это время она старалась не раскрывать подробностей своей жизни, как будто, если бы я выяснила, что она любит плавать, а ее взрослый сын служит в армии, мне могло бы захотеться отправиться к ней домой в какой-нибудь неприемный день и торчать там в машине.

Потом однажды посреди сеанса она сказала что-то про бывшего мужа. Я посмотрела на ее левую руку. К тому времени я уже знала все украшения Джули, все ее кру`жки, юбки и все ее остроносые ботинки. С ее безымянного пальца исчезли кольца, и он оказался заметно тоньше, чем другие пальцы, ниже костяшки.

Брак Джули Фемэйл распался, пока мы проделывали хорошую работу в ее переоборудованной свободной комнате. В конце сеанса я сказала, что только что вспомнила, что не смогу прийти на следующей неделе.

Когда я вернулась, Патрик был дома, на кухне, вытирал что-то с локтя губкой для мытья посуды. Я рассказала ему, что произошло.

Он сказал:

– Но ты не можешь просто взять и перестать ходить, – и предложил мне позвонить ей. – Возможно, ты передумаешь и захочешь снова начать с ней встречи.

– Не передумаю, – сказала я. – Это как заниматься у толстого тренера.

Он нахмурился.

– Извини, но это правда так. Я не злая. Просто ты явно не понимаешь, чего я пытаюсь добиться.

Патрик положил губку, подошел к холодильнику и достал пиво. Открыв его, он сказал:

– Может, напишешь письмо?

– Наверное, нет.

Сейчас мне хотелось бы, чтобы тогда Джули Фемэйл посоветовала мне откладывать по девяносто пять фунтов стерлингов на сберегательный счет два раза в неделю и ходить на прогулки.

У Ингрид никогда не было послеродовой депрессии, но по необъяснимым причинам после рождения второго ребенка она начала колоть ботокс. Инъекции на тысячи фунтов стерлингов в ее безупречное тридцатидвухлетнее лицо. После сеанса, который обездвижил центральную треть ее лба, Хэмиш спросил, зачем она это делает. Она сказала: потому что, во-первых, она устала выглядеть как человек, которого выкопали из могилы, а во-вторых, парализация мышц лица означает, что она не может выразить всю глубину гнева, которую она испытывает по отношению к своему никчемному мужу, просто глядя на него.

Он спросил, не следует ли им в таком случае обратиться за помощью к семейному консультанту. Ингрид сказала, что может поразмыслить о разовом сеансе длиной на весь день, но не будет ходить на еженедельные встречи. Ей не нужен терапевт, который будет копаться в их проблемах, пока счетчик няни тикает с шагом в пять фунтов стерлингов, поскольку она и так знает, что проблема состоит в том, что у них двое детей, которым меньше гребаных двух лет.

Единственным разовым сеансом на целый день, который смог найти Хэмиш, был групповой семинар. В модуле, посвященном разрешению конфликтов, куратор рассказал, что иногда в разгар спора он или его партнер могут сказать что-то вроде: «Эй, давай устроим тайм-аут! Пошли купим гамбургеры!» Он сказал, что это срабатывает почти во всех случаях, особенно в сочетании с я-утверждениями, и спросил, есть ли у кого-то вопросы.

Ингрид подняла руку и, не дожидаясь, спросила: если, скажем, муж постоянно брюхатит свою жену – мальчиками – и помогает с ними столько же, сколько помогал бы человек, у кого есть тайная вторая семья, а жена за последние четырнадцать месяцев лучше всего проводила время в аппарате МРТ, но мужа больше всего беспокоит то, сколько у его жены ботокса, а не то, что она так отчаянно истощена и несчастна, что все время фантазирует, как ее отправят на еще одну МРТ, и они вечно ссорятся, сработает ли тогда этот прием с гамбургером?

После этого Хэмиш обратился к аудиокнигам по самопомощи.

* * *

Ингрид ушла от него, когда их второму сыну было шесть месяцев. В пятницу вечером она постучала в дверь Дома Представительского Класса, ребенок был с ней, плакал в слинге. Мы с Патриком уже легли спать. Как только она оказалась внутри, то бросила сумку и сказала, что больше так не может. Мы сели на диван, я держала бокал вина, который она попросила меня налить для себя, чтобы она могла выпить большую часть, но при этом чувствовать, что технически она не пила во время грудного вскармливания.

Она сказала мне, что перестала видеть в Хэмише личность.

Теперь она видела в нем только источник вещей для глажки и извращенца, потому что он все еще хотел заниматься с ней сексом. Она была бы счастлива больше никогда не заниматься сексом, а если бы и пришлось, то не с ним. Я слушала, и через некоторое время, пока Ингрид все еще говорила, Патрик вышел из спальни и сказал:

– Меня здесь нет, – и пошел на работу.

Я сказала