И в горе, и в радости - Мег Мэйсон

Когда мы шли обратно через парк, к нам подошел подросток и спросил: «Вы те сестры из группы?». Ингрид ответила, что да. Он сказал: «Тогда спойте что-нибудь». Она ответила, что мы бережем связки.

Я чувствовала себя очень хорошо. Я не сказала Ингрид, что ровно неделю назад была в больнице, потому что забыла об этом.

Патрик никогда больше об этом не упоминал, но вскоре сказал, что проблема может быть в Лондоне и нам, возможно, стоит его покинуть.

В начале зимы в нашу квартиру въехали жильцы, а мы переехали в Дом Представительского Класса.

Когда мы уезжали из Лондона следом за грузовиком с вещами, Патрик спросил, не хочу ли я подумать о том, чтобы завести друзей в Оксфорде. Даже если я не хотела и переезжала только ради него, он не возражал. Он просто не хотел, чтобы я заранее все возненавидела. По крайней мере, пока мы не разгрузим машину.

Я сидела на пассажирском сиденье и искала в телефоне фотографии пьяной Кейт Мосс, чтобы отправить их Ингрид, потому что в то время мы общались в основном таким образом. Она была на четвертой неделе незапланированной беременности и говорила, что видеть снимки Кейт Мосс, вываливающейся из клуба «Аннабель» с полузакрытыми глазами, – единственный способ пережить еще один день.

Я сказала Патрику, что обдумаю идею завести друзей, хоть и не знала, как это делается.

– Может, и не книжный клуб, разумеется, но что-то вроде книжного клуба, – сказал он. – Тебе необязательно сразу устраиваться на работу, если…

Я сказала, что вакансий все равно нет, я уже проверила.

– Ну, в таком случае имеет смысл сосредоточиться на друзьях. И может, ты могла бы подумать о том, чтобы заняться чем-нибудь новым в плане работы, если захочешь. Или, не знаю, пойти в магистратуру.

– Какую?

– Какую-нибудь.

Я сделала скриншот экрана, где Кейт Мосс в шубе поджигала сигарету в топиарии отеля, и сказала:

– Я подумаю о том, чтобы переквалифицироваться в проститутку.

Обгоняя фургон, Патрик бросил на меня взгляд.

– Ладно. Но, во-первых, это слово больше не используется. А во-вторых, ты же знаешь, что наш дом в тупике. Движения особо не будет.

Я вернулась к телефону.

Подъезжая к Оксфорду, он спросил меня, не хочу ли я проехать мимо земельного участка, который записан на его имя. Я сказала: увы, но нет, так как на улице зима и предположительно сейчас это просто квадрат черной грязи. Он сказал мне подождать – к лету мы будем полностью самодостаточны по части салата.

Той ночью мы спали на матрасе в гостиной в окружении коробок, которые я открывала одну за другой и поражалась, когда не находила ни в одной из них полотенца.

Отопление работало слишком сильно, и я не спала, размышляя над списком ужасных вещей, которые я сделала и сказала, и о гораздо худших вещах, о которых я думала.

Я разбудила Патрика и привела ему один или два примера. Что мне иногда хотелось, чтобы мои родители никогда не встречались друг с другом. Что мне хотелось, чтобы Ингрид не беременела так легко и чтобы у всех, кого мы знали, было меньше денег. Он слушал, не открывая глаз, а потом сказал:

– Марта, ты же не думаешь на самом деле, что ты единственная, кто так думает? У всех бывают ужасные мысли.

– У тебя нет.

– Еще как.

Он откатился от меня и снова начал засыпать.

Я встала и включила свет на потолке. Вернувшись к нему, я сказала:

– Расскажи мне худшее, что ты когда-либо думал. Бьюсь об заклад, это даже отдаленно не шокирует.

Патрик перевернулся на спину и закрыл глаза рукой.

– Ладно. Недавно к нам привезли мужчину лет девяноста. От инсульта у него наступила смерть мозга, и когда его семья прибыла, я объяснил, что у него нет никаких шансов поправиться и вопрос лишь в том, как долго они хотят держать его на аппаратах. Его жена и сын, по сути, согласились его отключить, но его дочь отказалась и сказала, что они должны ждать чуда. Она была невероятно расстроена, но была уже полночь, а я торчал там с пяти утра, и все, о чем я мог думать: поторопитесь и подпишите эту фигню, чтобы я мог пойти домой.

– Боже. Это очень плохо.

Он ответил:

– Я знаю.

– Ты действительно сказал им в лицо про фигню?

Он сказал «ну ладно, заткнись» и пошарил по полу в поисках телефона. Он включил четвертую станцию. Это были судоходные новости.

– Ты уснешь к тому времени, как он доберется до островов Силли, обещаю. Пожалуйста, можешь выключить свет?

Я так и лежала, глядя в незнакомый потолок и слушая, как мужской голос говорит: «Фишер, Доггер, Кромати. Хорошие условия, становятся хуже. Фэр-Айл, Фареры, Гебриды. Циклон, волны вырастают до 2,5–4 метров или до 4–6 метров. Иногда хорошая видимость».

Я перевернула подушку и спросил Патрика, не думает ли он, что прогноз для Гебридских островов – это метафора моего внутреннего состояния, но Патрик уже спал. Я закрыла глаза и слушала до тех пор, пока не зазвучал гимн и не закончилась передача.

На следующее утро на кухне, пока он искал чайник, я спросила:

– И что в итоге стало с тем мужчиной?

– Я пробыл там еще шесть часов, пока дочь не передумала, после чего я устроил его смерть. Марта, почему ты каждую коробку подписала «Прочее»?

* * *

Внизу около Дома Представительского Класса была калитка, которая вела к тропинке вдоль канала. Мы гуляли по ней во второй половине дня. По другую сторону канала Порт-Медоу представлял собой плоское серебристое пространство, тянущееся к низкой черной полосе деревьев, а за ними виднелись очертания шпилей. Паслись полускрытые в тумане лошади. Я не знала, кому они принадлежат.

Тропинка выходила на улицу, ведущую в город, и мы продолжали прогулку. Патрик показал какую-то карточку человеку в сторожке Магдалин-колледж и провел меня внутрь. Он обещал мне оленей крупным планом, но те сбились в кучу в дальнем углу парка, и единственными, кто свободно бродил по траве, были молодые, жизнерадостные люди, студенты: они перекликались, срывались на маленькие пробежки ни с того ни с сего, жили так, как будто с ними не случалось и никогда не случится ничего дурного.

* * *

Я нашла книжный клуб и вступила в него. Его устраивали у кого-то дома. У всех женщин были докторские степени, и они не знали, что сказать, когда я сообщила, что у меня ее нет, как будто я