О женщинах и соли - Габриэла Гарсиа

Только в те ночи, когда Даниэль приходил домой, промаринованный ромом, проклиная империалистических янки, которые платили ему гроши, в то время как сами развлекались с танцовщицами в приватных клубах, когда он бросал ей в ладонь песо, которых едва хватило бы на молоко, не то что на мясо.

Тумаки сыпались часто: на лицо, на живот, на спину Долорес. Девочек он запирал в детской. Кармен была достаточно взрослой, чтобы слышать крики отца, плач матери, но она сидела за дверью и молчала. Даниэль никогда не поднимал руки на дочек, но они тоже боялись его, вперемежку с неуместным восхищением, которое Долорес испытывала и к своему вспыльчивому отцу.

За тумаками иногда следовали удары ногами. Заляпанными грязью ботинками. Пуская кровь из сломанного носа, который никогда не срастался правильно, кровь из рассеченных губ, от выбитых зубов. Ей бы следовало бояться смерти, но ей не было страшно. В те моменты, когда Даниэль, казалось, был готов убить ее, все мысли куда-то отступали, и она пряталась в панцирь своих рук, видела щепки света, вращающиеся стены, чувствовала себя ребенком на карусели, который упал с лошадки и вот-вот грохнется оземь. Иногда, на пике чистого страха, она чувствовала себя свободной, как будто парила в небесах. Боль приходила позже.

Некоторые мужчины потом просили прощения. У нее было немало подруг с мужьями, которые «временами немного отбивались от рук», так что она знала. Некоторые мужчины покупали подарки и обещали измениться. Слава Богу, Даниэль избавил ее от такого сумбура. Проходили часы, проходили дни, Даниэль трезвел, но ничего не говорил о своем поступке. Он игнорировал синяки и порезы, бинты и шины, самодельные, потому что они не могли позволить себе врача. Он трепал дочек по волосам и приносил им букетики полевых цветов, которые прятал в карманах. Если они и разговаривали, то только о новостях по радио. «Скоро мы будем свободными, — говорил он. — Это неминуемо». Он не упоминал о возвращении в горы, хотя в такие ночи Долорес желала этого, желала со всей силы.

Но больше Даниэль не заговаривал о том, чтобы снова присоединиться к битве. Он по-прежнему просиживал вечера, склонившись над радиоприемником. Он по-прежнему выглядывал по утрам на простирающееся впереди поле, как будто ждал, что движение маршем выйдет из темноты прямо к его порогу. Но он снова работал, а Долорес снова занималась привычными делами. Похоже, весь героизм Даниэля прошел сам собой.

Его отсутствие, однако, навело Долорес на некоторые мысли. Она знала, что сейчас женщина может бросить своего мужа, не возмутив этим общественность. Буквально в нескольких милях от них жила женщина с двумя детьми и без мужа. Она жила со своей матерью, сестрой и мужем сестры. Да, за глаза люди шептались о ней, и некоторые даже не хотели, чтобы их дети общались с ее детьми, но женщина как-то справлялась. Она появлялась на рынке и забирала детей из школы. Она праздновала их дни рождения и приглашала на праздники Кармен.

Долорес знала и то, что, когда Кармен подрастет, а Елена пойдет в школу, она сможет оставлять младшую дочку на попечение старшей, и тогда ей будет легче найти работу. Возможно, главное — правильно выбрать момент. Она стала готовиться. Она прятала мелочь, остававшуюся после походов за покупками, в щель, которую прорезала под матрасом. Она расшатала деревянную планку в обшивке стены и спрятала там свое самое ценное имущество — первое издание «Отверженных», еще в детстве подаренное ей прабабушкой Сесилией. Она учила Кармен готовить простые блюда и поручала ей мелкие дела по хозяйству, например, протирать мебель от пыли. И подружилась с соседкой, у которой дома стояла пишущая машинка. Она встречалась с ней раз в несколько дней, попить кофе и потренироваться в разучивании клавиш. Женщина принимала ее интерес за досужее любопытство и была не прочь похвастаться диковинкой. Долорес влилась в круг ее подруг, и они собирались каждый день в полдень.

Даниэль заметил в ней перемену. То ли она стала чуть реже склонять голову, то ли чуть чаще подавать голос. Как бы то ни было, новая Долорес распаляла гнев Даниэля. Месяц спустя после своего первого убийства Даниэль сломал Долорес три ребра, и им пришлось занять денег, чтобы отвезти ее в больницу. Она провела несколько недель в неудобном гипсе, а Кармен взяла на себя еще больше работы по дому.

К тому времени уже не один Даниэль прислушивался к радио и шепотом пересказывал, что да, свержение Батисты вполне реально. Долорес слышала эти разговоры даже от соседок. Они склонялись друг к другу поверх чашек кофе, говорили приглушенными голосами.

— …студенты в столице штурмовали президентский дворец.

— …пять герильеро. Совсем еще мальчишки, молоко на губах не обсохло. Поставили их к стенке и выстрелили в головы, каждому поочередно…

Щелчок пишущей машинки.

— Я слышала, американцы вызвались оказать Батисте помощь.

— Представляешь? Говорят, это лишь горстка крестьян в горах, а войска проигрывают!

Звяк. Возврат каретки.

— Вы понимаете, что это значит? Батиста закрутит гайки. Достанется всем.

Нервная энергия в воздухе. Неопределенность.

Не то чтобы Долорес не хотела свержения президента. Но она думала о дерзком бегстве Даниэля в горы и каждый божий день жила в страхе, что ночью ворвутся военные, расстреляют всю ее семью, сбросят тела в неизвестную могилу, сожгут их дом, изнасилуют девочек. Она боялась, когда Даниэль присоединился к восстанию, не потому, что не соглашалась с принципами революции, но потому, что давно перестала верить в возможность хоть каких-то перемен. Она хотела жить. И самое главное — она хотела, чтобы жили Кармен и Елена.

Но прямо сейчас, жизнь. Даниэль приносил домой или мало, или всего ничего, и они жили постоянно на грани голода, постоянно на грани болезней, не имея средств ни на врача, ни на больницу. Даниэлю приходилось отдавать половину своего и без того скудного заработка какому-то типу, сотрудничающему с янки. А Долорес слышала истории о расстрельных отрядах, об исчезновениях, о молодых девушках, которых ночью выдергивали из их постелей, потому что они приглянулись президенту.

По мере того как вести о разгроме армии слышались все чаще и чаще, Долорес начала прозревать. Теперь она видела в том, что ждало их по ту сторону режима, нечто близкое к ее попытке начать жизнь заново. Если повстанцы в горах преуспеют, если ее муж уйдет воевать и погибнет героем, если она проснется новой женщиной в новой стране. Тогда она даже осмелится пойти