О женщинах и соли - Габриэла Гарсиа

подтащила к маленькому огороду за домом. Мало кто мог увидеть, что происходило на заднем дворе дома Долорес и Даниэля. Ближайшие соседи жили в миле отсюда, и она даже не видела их дома за зарослями кустов и пальм. Она взяла угли, на которых жарили свинью, и тем же бензином полила каменистые головешки. Она соорудила кострище из оставшихся у нее деревянных досок. Она подожгла и этот диван, и своего неподвижного мужа и смотрела, как они горят на фоне неба, на фоне ночи. Смотрела на искры, летящие от потрескивающего костра, будто миллионы светлячков, слетевшихся в одно место. Она не видела звезд, но было достаточно пламени. Как будто сама луна спустилась к ней на задний двор. Ей не верилось, что она это сделала.

До самого утра, когда от костра осталась лишь кучка пепла и Долорес осмотрела себя, перепачканную кровью, сажей и потом, и тогда сама готова была броситься в огонь. Но что станет с Кармен и Еленой? Она сделала то, что должна была сделать. У нее не было другого выхода. Она станет всем говорить о своем муже, герое и мученике, павшем в горах смертью храбрых. Когда люди станут вспоминать, что видели его, она усомнится в точности их дат, разыграет растерянную скорбящую жену. Она скажет девочкам, что их отец снова ушел, сразиться в своей последней битве; победы еще не было, он ошибся. Через пару дней она будет стоять на обочине дороги, когда Фиделя Кастро провезут по улицам города с парадом, и будет плакать, и будет смеяться, плакать и размахивать руками, держать девочек на руках и говорить им, что больше не время для слез. Она будет танцевать.

Откуда ей было знать, что в ту ночь Кармен стояла у задней двери? Что она видела, как пламя медленно пожирает лицо ее отца, и на цыпочках вернулась в дом? Через пятнадцать лет Кармен сядет на самолет до Майами, и Долорес больше никогда ее не увидит. Она будет думать, что политика вбила клин между ней и ее старшей дочерью.

11. Другая девушка

Джанетт

Майами, 2006

В первый раз, когда я вижу ее, она покупает охлаждающий крем. Ей нужно увлажняющее средство, говорит она, но не тяжелое, чтобы оно не ощущалось на коже, как лишний вес. Я предлагаю ей варианты: взбитое аргановое масло, очищенное, холодного отжима; наш новый отшелушивающий лосьон с микропластиком и мягкой 7-процентной альфа-гидроксикислотой; хит продаж: гель с гиалуроновой кислотой и витаминами группы В, изготовленный по запатентованной технологии длительного действия. Красные ногти постукивают по стойке, второй рукой она протягивает мне кредитную карточку. Она покупает их все.

Я не могу отвести от нее глаз. Она напоминает мне мою мать. Я думаю, именно это и привлекает меня в ней, именно это не дает отвести глаз. Я не видела ее, свою мать, уже месяц. В магазине у меня всего один выходной в неделю, и мне приходится выбирать: проводить этот день с ней или с Марио. Моя мать не знает о Марио. Знает только, что у меня снова есть работа. С этой меня пока не уволили.

Женщина напоминает мне мою мать, потому что она выглядит хрупкой. И в то же время безупречной. Хрупкая и безупречная. Я вижу ее почти каждую неделю, и она всегда ходит по магазинам днем, как и многие другие женщины. Она носит туфли на красной подошве, носит сумки из змеиной кожи. Пахнет от нее, похоже, Шанелью № 5 — нет, чем-то еще дороже, Жаном Пату за тысячу долларов флакон, с амброй кашалота и восемью тысячами цветков жасмина. Я зарабатываю десять долларов в час, но не растеряла лексикон богатой жизни. Я не могу смыть с себя свое детство. Ваша элегантность проста и ненавязчива, как сумочка от Селин, мысленно сообщаю я ей, замечтавшись.

В тот же день, когда она покупает у меня крем, женщина называет мне свое имя. Я говорю, что это очень красивое имя — Изабель. У меня складывается впечатление, что она не хочет уходить от прилавка, медлит. Ее кожа такая яркая и упругая, что блестит. Это кожа от дорогих процедур, химических пилингов. Вещи, которые меня не интересуют в девятнадцать лет. У вас красивая кожа, говорю я, потому что не знаю, что еще сказать. У моей матери такая же, и иногда я вижу, как она наклоняется к зеркалу, проводит пальцем по одной и второй щеке, изучает свои поры. Она любит говорить, что когда-то у нее тоже кожа была такая же, как у меня. Что мне следует держаться подальше от солнца. Как будто в солнце моя проблема. Как будто под ярким искусственным светом мои проблемы куда-то пропадают.

Другая причина, по которой я уже месяц не видела свою мать, заключается в том, что я не хочу видеться с ней в ее доме — прежде: моем доме, — когда там мой отец. Она не понимает. Он болен, и мне нужно его навестить, говорит она. Он даже пить больше не может, говорит она. Но я не иду, и она не приходит в мою новую квартиру, и поэтому мы всегда встречаемся где-нибудь в кафе или в кубинском ресторане, а почти каждый свой выходной я не хочу никуда идти. Поэтому она просто звонит и спрашивает: Ты в порядке? А я говорю, что в порядке. А она говорит: Я могу тебя увидеть? А я говорю, что занята, и она много вздыхает, а потом в трубке скапливается столько тишины, что мы обе отключаемся, потому что не можем выдержать такой тишины.

В тот день с увлажняющим кремом и женщиной, похожей на мою мать, Марио засыпает за кухонным столом, пока раскатывает себе дорожку, а я ужинаю в одиночестве, потому что он весь вечер не голоден.

У него новая работа: амбулаторный лаборант в клинике боли. Он работает уже месяц и весь месяц выносит оттуда таблетки окси, пряча их в носках по одной. Проще, чем можно было подумать, говорит он. Таблетки он продает. Он хочет, чтобы я бросила работу в универмаге. Говорит, что хочет сам меня обеспечивать.

Мне никогда не нужна была эта работа, говорю я ему. Я работаю в универмаге не ради денег. За квартиру платят родители. Родители дают мне деньги почти на все, что нам нужно. Я стаю за прилавком универмага, который одуряет меня парфюмом и блестящей плиткой на полу, потому что я не знаю, что мне еще