Общественное движение в России в 60 – 70-е годы XIX века - Шнеер Менделевич Левин

хуже нонешней»[477]. Через год в «Письмах без адреса» (не увидевших тогда света) Чернышевский подчеркивал, что в результате реформы изменены были формы отношений между помещиками и крестьянами, с почти незаметным изменением существа прежних отношений[478]. Зарубежному «Колоколу» понадобилось очень немного времени, чтобы прийти к аналогичным выводам. Колебания в оценке реформы, нашедшие выражение в первых откликах на нее «Колокола»[479], были быстро отброшены. Уже с первой половины мая 1861 г. Огарев работал над серией статей, посвященных обличению реформы 19 февраля и опубликованных (начиная с 15 июня 1861 г.) в ряде номеров «Колокола» под достаточно выразительным заглавием: «Разбор нового крепостного права, обнародованного 19 февраля 1861 года в Положениях о крестьянах, вышедших из крепостной зависимости». «Старое крепостное право, – писал Огарев, – заменено новым. Вообще крепостное право не отменено. Народ царем обманут!»[480] Об облыжном освобождении писал, как уже упоминалось, А.И. Герцен. Из герценовской типографии позднее вышла брошюра Петра Мартьянова, выходца из крестьянской среды, которого редакция «Колокола» справедливо характеризовала как человека, «испытавшего на себе всю тягость крепостного состояния». У Мартьянова сущность «Положений» 19 февраля была резюмирована в следующих словах: открыто объявлено, «что русский человек лишен всех прав на землю, что из нее не только половину отбирают для дворянства, навсегда, бесплатно, но и последнюю облитую и пóтом и слезами часть земли народ обязан у дворянства выкупить за деньги, заработанные где-нибудь с ушибами, с увечьем, с переломом ног и рук; а то по-прежнему работать барщину и слушаться властей»[481].

То обстоятельство, что крестьянство встретило реформу массовыми волнениями, ободряюще действовало на революционно-демократические круги, находившие в этом подтверждение надежд, еще перед реформой высказывавшихся в демократической печати.

Действительность не оправдала оптимистических ожиданий русских революционеров, но в первое время после реформы положение оставалось настолько напряженным, что точно предусмотреть дальнейший ход событий было для современников едва ли возможно. Именно об этом моменте Ленин писал: «…При таких условиях самый осторожный и трезвый политик должен был бы признать революционный взрыв вполне возможным и крестьянское восстание – опасностью весьма серьезной»[482].

Естественно встали или приобрели особо актуальный характер вопросы о недостаточности одной литературной проповеди среди интеллигенции, о собирании революционных сил, о переходе к более действенным методам пропаганды и агитации, о путях сближения революционной интеллигенции с народной массой. Если и в 50-х годах необходимость вовлечения масс в активную борьбу против самодержавия была в принципе вполне ясна лучшим представителям демократической интеллигенции, то теперь вопрос о непосредственном обращении к народу получил уже конкретную, практическую постановку. Довольно быстро вырастал круг сторонников революционно-демократическою движения. Николай Серно-Соловьевич после своего ареста, в начале 1864 г., писал о том, что новая обстановка должна была «выработать большое количество личностей, страшных энергиею и непримиримостью убеждений. О таких личностях мы не имели понятия лет пять назад. Но уже в последние два-три года (имеются в виду примерно 1861 – 1862 гг. – Ш.Л.) между самою юною молодежью стали проявляться характеры, пред силою которых самые крайние люди поколений, воспитанных в прошлое царствование, оказывались почти детьми»[483].

Кадры революционеров рекрутировались более всего из среды учащейся молодежи как столиц, так и провинциальных, особенно университетских, центров, а также среди литераторов, учителей и т.д. Следует отметить сравнительно большое участие в революционном движении офицерской молодежи. Герцен исключительно тепло отзывался об участниках движения из военной среды[484]. Но основные кадры участников революционного движения составляли студенты, которые являлись наиболее устойчивым элементом движения. Происходившие в то время изменения в социальном составе студенчества, его демократизация, резкое усиление роли разночинца, имели в этом отношении решающее значение.

Выделению из студенческой среды активных революционеров способствовали коллективные студенческие выступления начала 60-х годов. Их важное общественное значение оценено Энгельсом в речи 1875 г., в годовщину польского восстания. «Что же касается России, – говорил Энгельс, – то мы видим, что в 1861 г. там вспыхнуло первое серьезное движение среди студентов, которое было тем опаснее, что народ повсюду был в сильном возбуждении вследствие освобождения крепостных крестьян»[485]. «Студенческие беспорядки» включены В.И. Лениным в перечень тех факторов, из которых складывалась революционная ситуация в России в период отмены крепостного права[486].

Студенческие волнения в Петербурге и Москве в начале 1861 г. были ответом на первые серьезные рецидивы полицейской политики власти в университетах и на бесчинства царского правительства в Польше. 16 апреля 1861 г. состоялась известная панихида казанских студентов по жертвам расстрела крестьян в Бездне. Движение казанских студентов весной 1861 г. с наибольшей наглядностью указывает на прямую идейную связь, которая существовала между брожением среди интеллигентской молодежи и крестьянской борьбой против обманной «воли».

В те дни, когда казанские помещики ликовали по случаю расстрела крестьян в Бездне и славили кровавого усмирителя графа Апраксина, студенты Казанского университета и духовной академии в знак солидарности с крестьянами и протеста против расправы над ними устроили 16 апреля 1861 г. панихиду по «в смятении за свободу убиенным». На панихиде (в Куртинской кладбищенской церкви) присутствовало несколько сот человек, в подавляющем большинстве студенты, а частью «городские обыватели разных сословий». Панихиду служили студент духовной академии иеродиакон Мелетий (Якимов) и священник Яхонтов, прибывший в Казань для поступления в академию. Если верить донесениям Апраксина, студенты, прежде чем отправиться на кладбище, собирали народ «по улицам и на площадях» Казани и «превратно толковали ему происшедшее в Спасском уезде», т.е. открыто разоблачали преступные действия царских властей. После богослужения выступил с речью бакалавр духовной академии, преподаватель университета, видный историк А.П. Щапов. «Вы первые нарушили, – говорил он о бездненских жертвах, – наш сон, разрушили своей инициативой наше несправедливое сомнение, будто народ наш не способен к инициативе политических движений… Земля, которую вы возделывали, плодами которой питали нас, которую теперь желали приобресть в собственность и которая приняла вас мучениками в свои недра, – эта земля воззовет народ к восстанию и свободе». Щапов заключил свою речь возгласом в честь демократической конституции. Отдельные группы студентов возвращались с панихиды с пением революционных песен[487].

Речь Щапова и панихида в целом показали, какое громадное значение передовая, демократическая интеллигенция придавала крестьянским протестам против «воли» и как жаждала она пробуждения в народе политического сознания. Крепостники неистовствовали по поводу панихиды. Палач Апраксин рапортовал Александру II в мае 1861 г.: «В губернии уже известно, что на