Остров Укенор - Анна Удьярова

– бутылку воды. Вручил это всё покорно ожидавшему больному. Тот послушно открыл упаковку и съел одну таблетку, похожую на маленькую мятную конфету. «Больше нельзя», – пояснил он. И попытался отдать монеты, которые ему удалось извлечь из карманов затёртого пиджака, на что Астиан возмущённо замахал руками. «Вы лучше носите с собой лекарство», – деловито посоветовал он. Но когда спаситель, убедившись, что всё благополучно, собрался уходить, сердечник попросил: «А вы не дадите мне… немного денег?» Отказать человеку, который только что хватался за сердце, Астиан не мог. И после этого случая стал носить с собой нитроглицерин. И как-то снова встретил этого человека на том же месте, так же хватающегося за сердце. И молча протянул ему упаковку с лекарством. Удивление пробилось через муть взгляда: «У вас тоже больное сердце?» Астиан усмехнулся, и потом ещё несколько раз встречал нитроглицеринщика – и проходил мимо, чтобы не мешать.

Весь мир – сплошное надувательство. Самое искреннее – вовремя хвататься за сердце».

– Ничего… Спасибо… Сейчас пройдёт, – сказал Астиан с улыбкой.

И вдруг стремительно направился в сторону Западных ворот, вышел из Тар-Кахола и, всё ускоряя шаг, пошёл дальше.

Звук выключение видеокассеты.

Глава 7

Не забывать

Постепенно горные пейзажи, нарисованные чёрной и белой тушью, сменялись акварелями предгорий, лугов и низкорослых лесов. Даже под снегом как будто хранилось летнее луговое сияние этих мест – спрятанное под подушку от страшной Окло-Ко. Хотя мороз ещё по-хозяйски устраивался в ботинках путников на долгих переходах, но иногда, сразу после рассвета или в лиловых сумерках, вслушиваясь в прозрачность воздуха, можно было уловить ту самую ноту, с которой начинается безумие весенних песен.

На маяке весна всегда приходила ночью. Оставляла кошачьи следы на крепком ещё прибрежном льду, гонялась за стайкой серебристой плотвы в тёмном небе, принюхивалась к неуловимому запаху сырой земли. И тогда Унимо варил кофе, выходил с чашкой на галерею, мёрз и отмечал свой собственный праздник – День Весенних Следов.

Лирц, отравленный дисциплиной Ледяного Замка и страхом не оправдать доверие Защитника, не жаловался ни на что, не задавал вопросов, собирал ветки для костра и не доставал свою любимую флейту, однажды заметив, что Унимо не нравится вид и звук этого инструмента. Мастер Реальнейшего молчал и выглядел мрачным, хотя и старался проявлять вежливость и даже заботу. Он раздумывал о том, чего ждёт от него этот мальчишка, вспоминал Форина, себя на маяке, и от этих мыслей было тоскливо. Взаимные невысказанные ожидания словно связывали их, лишали того непринуждённого приятельства, которое так легко возникает в пути. Только Тьер казался весёлым и довольным жизнью: он то и дело насвистывал песенки, словно какой-нибудь островной мальчишка-пастух, улыбался и щурился на проглядывающее временами предвесеннее солнце.

Почти на самой границе с Лесной стороной они остановились ночевать на склоне холма, среди огромных серых камней, расцвеченных тинно-зелёным и лиловым лишайником. Отблески костра выхватывали его яркие пятна, красочные тени плясали на весеннем снегу. После ужина Унимо сварил кофе, и горький запах, вместе с дымом костра, поднимался к небу, в котором покачивались доживающие последние дни заботливо протёртые зимние звёзды.

Лирц взял кружку и поднялся по склону холма. Наступало время Вечернего Обряда, время благодарности Защитнику. В Ледяном Замке обряды иногда казались ему унижающими человека упрощениями, костылями реальности. Но здесь, наедине с безответной дремлющей природой, в компании спутников, слишком занятых своими словами и своей болью, Лирц ощутил острую тоску. Тоску, сводящую плечи и рассыпанную чёрным бисером по земле – так что можно бесконечно сидеть, опустив голову, и не собрать ничего.

– Почему ты не играешь на флейте? – Тьер не стал подходить слишком близко, чтобы не испугать бывшего слушателя, но тот всё равно вздрогнул.

– Я… не хочется.

Тьер криво улыбнулся, признавая право на любое враньё – в том случае, когда он знает правду.

– В реальнейшем ты бы уже превратился в камень за такие слова, – сказал он, устраиваясь на плоском валуне, влажном от подтаявшего снега. – Но, если так пойдёт, в реальнейшее тебе не попасть, так что можешь не беспокоиться.

Это Лирц умел – не злиться и не поддаваться праздному любопытству, умел как нельзя лучше. Поэтому он только вздохнул и уставился вверх, отыскивая Корону Королевы и Шляпу Шута.

Но он не умел другого – не умел не слушать, когда человек так хочет рассказать свою историю.

Бывает, хочется

рассказать историю.

Свою историю.

В которой

никто не умер

(а и умер –

не долго мучился).

В которой

ты сам дурак.

Бывает, хочется,

чтобы тебя послушали.

Просто так,

по-хорошему.

Но вокруг,

как на зло,

ни одной

лошади.

Хорошо быть лошадью или, например, собакой: можно слушать молча, только не забывать смотреть внимательно, будто всё-всё понимаешь.

Но Лирц был человеком, и ему пришлось спросить:

– А что случилось с тобой?

Дороги назад не было. Не сбежать с этого холма у подножия Ледяных гор.

Тьер доверчиво протянул руку – и Лирц почувствовал холод и дрожь пальцев, уже не понимая, своих или чужих…

Сломалось колесо. Старое дерево рассохлось – так часто случалось. Приходится стаскивать повозку на обочину и устраиваться на ночлег. Мальчишка, похожий на Тьера, радостно бежит искать хворост и сухую траву. Босоногая девочка закуталась в разноцветную шаль и сооружает на земле что-то вроде пещеры из цветных покрывал и ковров. Как только появляется хворост, высокий седой мужчина разводит костёр, бережно прикрывая большими загорелыми руками новорождённое пламя от вечернего степного ветра.

Лирц беспомощно оглянулся: Тьер стоял за его левым плечом и чуть заметно кивнул: смотри. Но смотреть не хотелось. В голове было гулко, хотелось сесть на траву и закрыть глаза, но почему-то Лирц понимал, что не сможет этого сделать, не стоит и пытаться.

Земля под ногами дрожит, и Лирц спешит уйти с дороги, в ту же сторону, что и семья шинти. Они тоже услышали этот звук: мужчина поднимается на ноги, опрокинув в костёр чашку с чаем, так что огонь недовольно прошипел что-то, выплёвывая горьковатый чайный дым, и указывает детям на повозку. Мальчик слушается не сразу, нахмурив брови что-то отчаянно шепчет. Девочка мгновенно исчезает в ворохе цветных покрывал, с привычной ловкостью ребёнка тревожной жизни.

Но это ей не помогает.

На королевской дороге показываются птичники: их красно-зелёная форма видна издалека. Приметив повозку, они сначала ускоряются, но потом замедляют ход и подъезжают с вальяжной неспешностью стаи. Их пятеро. На чёрных породистых лошадях – и когда они спускаются с дороги и окружают повозку, кажется, будто синее небо скрывается за тучей.

Лирц закрывает глаза. И слышит красноречиво короткий звук схватки: топот коней, вскрик, удар, падение. А потом – запах горящей повозки. Лирц никогда его раньше не чувствовал, но безошибочно определяет: так горит чей-то мир. Бывший слушатель открывает глаза, чтобы увидеть, как мечутся перепуганные кони из повозки, под смех птичников,