Прелюдия к большевизму - Александр Фёдорович Керенский

тому, чтобы диктовать свои условия России и правительству! Нет, вино победы не бросилось мне в голову; хотя, если хотите, голова у меня действительно шла кругом, но только из-за моего осознания того, что, несмотря на все искушения, я оставался трезвым до последнего, хотя и в полном одиночестве. Я был одинок с самого начала восстания, когда из-за поведения Милюкова и газеты «Речь» левые начали охоту на всю партию конституционных демократов, а «Известия» Центрального исполнительного комитета требовали устранения представителей этой партии из правительства. Тогда я был единственным, кто сказал, в чем позже Церетели тщетно пытался убедить демократическую конференцию: «Нельзя подходить к политическим течениям с критериями уголовного кодекса». И «когда вам говорят, что вы должны определить степень участия отдельных людей или организаций и что участие обязывает вас отстранить от политической деятельности целую политическую партию, состоящую из чужеродных элементов, значит, говоря политическим языком, проблема поставлена неправильно».]

Раупах. Выходит, что с того момента, когда вам были переданы портфели, вы решили, что полнота власти принадлежит вам?

Керенский. Нет, я так не считал, и поэтому отказался принять отставку. Проблема просто состояла в том, чтобы создать такие условия, которые позволили бы действовать быстро и решительно и сделали бы возможным в случае необходимости совершить перегруппировку внутри Временного правительства. Это привело к тому, что отношения с некоторыми кадетами среди министров стали несколько напряженными. Впрочем, определенные соответствующие различия в наших и их отношениях к событиям говорили сами за себя. Большинство министров продолжали выполнять свои функции, и в конечном итоге все они вносили вклад в подавление восстания. Только очень маленькая группа министров, два человека, не более, подняла вопрос об отставке достаточно формально и решительно устранилась от всяческих контактов с Временным правительством. Они подчеркивали, что больше не являются министрами. Я постоянно пытался внушить им, что они сами подали в отставку, поскольку я не принял отставку членов Временного правительства.

[Чернов тогда тоже немедленно подал в отставку и вышел из состава Временного правительства, однако он энергично участвовал в подавлении восстания; он проехал по всем позициям вокруг Петрограда и издал свое воззвание в «Сельском министре», который в то время сделался известным органом. В настоящее время, когда в России или, скорее, в Московии «рыцари разоблачений и казней» рвут и мечут, я считаю своим долгом подчеркнуть тот факт, что поведение тех двух министров-кадетов ни в коем случае не было типичным. Другие министры — конституционные демократы — остались с большинством Временного правительства. Еще меньше выводов можно сделать из поведения двух членов правительства относительно настроений всей кадетской партии в то время. Нам надо смотреть на факты и помнить, что случилось с 3 по 5 июля. Тогда все было то же самое, но vice versa[26]. Попытка восстания тогда также происходила с участием элементов, враждебных коалиции, только тогда это были левые элементы. Тогда также было необходимо принимать быстрые и решительные меры, и тогда тоже были колеблющиеся, но на противоположном крыле Временного правительства. Эти колебания продолжались до раскатов грома, которые гремели под Калушем и Тарнополем, но не достигли Петрограда. Теперь, как и тогда, никто не одобрил «способ действий»: в обоих случаях была полная солидарность по этому вопросу между обоими крылами Временного правительства.

В обоих случаях вопрос заключался лишь в способе борьбы с мятежниками, то есть нужно ли действовать решительно или искать пути к примирению. Подобно тому как 3–5 июля для людей, которые были совершенно незнакомы с социал-максималистским менталитетом, простые колебания в необходимости решительных мер казались преступлением. И так же после 26–30 августа «предателями революции» были названы те, которых оскорбляли, называя людьми, слишком приблизившимися к чувствам «корниловцев», или теми, кто слишком хорошо понимал мотивы деятельности последних. Обе эти партии, в свою очередь, не смогли «разглядеть леса за деревьями»; увлекшись личными чувствами, они проглядели государство, ту страшную опасность, которая в равной степени таилась в большевизме и в корниловщине. В обоих случаях позиция членов правительства, которые прекрасно понимали мотивы преступных движений, была тем более сложной, потому что внутри их партий, и левых и правых, максимализм уже нашел весьма действенный отклик. Давайте вспомним Камкова или Мартова в дни с 3 по 5 июля и Милюкова или Струве в дни корниловского движения.

Недостаток остроты на краях составлял как силу, так и слабость коалиционного правительства; он составлял силу столько времени, пока государственная сознательность преобладала над классовыми и групповыми интересами, но стала слабостью, когда сознательность эта исчезла.

Возвращаясь к министрам-кадетам, которые раньше, во время и после корниловщины, находились во Временном правительстве, я чувствую себя обязанным засвидетельствовать злонамеренные попытки опорочить таких чистых людей, как Карташев, Ольденбург, Кишкин и других, обвиняя их в том, что они интриговали или пытались устроить заговор против демократии. Если эти убежденные радикалы представляли русскую буржуазию как члены кадетской партии, то самая мудрая часть их, по словам самого Церетели, «понимала, что в этот момент авантюра Корнилова не означала подтверждения принципов, выдвинутых Корниловым, но „полное разрушение страны“». Кадетская партия также повторила ошибку некоторых ее членов: после 27–29 августа Милюков вскоре уехал «отдохнуть» в Крым, в то время как я, премьер-министр, до самого открытия Временного совета республики, ведя переговоры с кадетской партией, был вынужден иметь дело главным образом с довольно проницательным, дальновидным, настоящим государственным деятелем В. Д. Набоковым.]

Раупах. Я ставлю вопрос относительно вашей власти потому, что отстранение главнокомандующего могло быть возможным лишь по приказу правительства.

Керенский. Это было сделано до отставки министров.

Раупах. Значит, был указ, решение правительства снять с Корнилова полномочия?

Керенский. Это было немедленное решение.

Председатель. А оно существует в письменном виде?

Керенский. Не знаю, существует ли оно в письменном виде, поскольку заседание было весьма бурным.

Раупах. Значит, отстранение было не вашим личным волеизъявлением, но решением правительства?

Керенский. Конечно. Я только не могу сказать, было ли это решение записано где-либо. На заседании присутствовали главный секретарь Временного правительства и чиновники из бюро, которые позднее внесли все решения в журнал. Я только помню, что мой порыв был обращен на просьбу к Корнилову немедленно оставить свой пост. Таково мое заявление.

Раупах. Вы помните, как была составлена телеграмма? От вашего имени или от имени Временного правительства?

Керенский. Телеграмма была составлена впопыхах.

Раупах. А она не вошла в журнал исходящих документов?

Керенский. Она была составлена очень поспешно. Надо не забывать об обстоятельствах той ночи.

Раупах. Но она должна существовать. Она была передана по прямому проводу. Она должна быть здесь; но мы не смогли