Прелюдия к большевизму - Александр Фёдорович Керенский

заявление. Это заявление было сразу же передано мною Временному правительству, а оттуда послано председателю следственной комиссии, поэтому я цитирую его по памяти. «Ознакомившись со ссылками на меня, содержащимися в телеграмме генерала Лукомского, № 6406, датированной 27 августа, я заявляю, что это клевета. Никаких политических заявлений генералу Корнилову от вашего имени не было сделано и не могло быть сделано мною». Подписано: САВИНКОВ, 27 августа 1917 года. Савинков был в ярости из-за этой клеветы и выразил свой гнев по прямому проводу генералу Корнилову, повторив, что слова генерала Лукомского, касающиеся его, Савинкова, — клевета. На это был немедленно дан один возможный ответ, что телеграмма Лукомского относилась только к тому, что сказал Савинков в присутствии генерала Лукомского, генерала Романовского и полковника Барановского, когда отправлялись войска в распоряжение Временного правительства и провозглашался закон о смертной казни.

На этот раз попытка вновь провалилась. Следует сожалеть о том, что разговор со Львовым происходил либо без присутствия кого-то еще, либо в присутствии такого «свидетеля», как Завойко. И соответственно крайне трудно установить здесь истину. Не случайно генерал Лукомский упомянул вместе Львова и Савинкова. Они оба встречались со мной 22 августа в Петрограде. Оба уехали из столицы в тот же вечер — Львов в Москву, а Савинков в Могилев; они оба были в Могилеве 24 августа: Савинков уезжал, а Львов только прибыл. Можно спросить: почему я должен был выбрать для «заговора» окружной путь через Москву и через Львова и игнорировать более прямые и удобные средства связи через Савинкова, тем более что он мог гораздо легче и незаметнее для посторонних лиц или третьих партий провести строго секретный разговор с глазу на глаз с Корниловым?

Параграф 20

Председатель. 26 августа, когда здесь появился Львов, он сначала доложил о себе через кого-то или пришел неожиданно? И далее, дошла ли до вас какая-нибудь информация о том, что Львов распространяет по городу невероятные слухи?

Керенский. К моему сожалению, я узнал об этом позже, когда Львов уже ушел от меня. До прихода Львова у меня находился Верховный комиссар Туркестана с весьма важным докладом. Как только он ушел от меня, вошел Львов… Кто мне сказал? Кто-то из моих людей сказал, что видели Львова в крайне возбужденном состоянии… О да, другой человек, который говорил со Львовым как раз перед тем, как я встретился с ним, позднее говорил мне, что не только на улице, но и здесь, в Зимнем дворце, Львов выражался весьма крепкими словами. Сейчас не могу вспомнить, кто мне об этом говорил.

Председатель. Ну, тогда о докладе Львова. Как он представил его? Какие мотивы выдвигал? Связывал ли он его с каким-либо из своих предыдущих визитов к вам или говорил о нем, будто это было совершенно новое, другое дело?

Керенский. Так и было. Это был совершенно другой человек. Прошлое было стерто, все как есть.

Председатель. Значит, этот эпизод совершенно не связан с тем, что ему предшествовало…

Керенский. Да. Я уже говорил, что встретил его словами: «Вот вы опять пришли сюда со своим делом», а он ответил: «Нет, обстоятельства изменились» — или что-то в таком роде. В то время существовала лишь одна тема для разговора. Я должен передать свой кабинет и уйти. Никто не упоминал о каком-либо «вливании новой крови» во Временное правительство или о каком-либо «расширении» его базы… Я остаюсь твердо убежден, и в то время выразил свою уверенность в том, что это был, вероятно, единственный вечер, когда Львов был искренен, и, понимая, что грядет, он искренне желал спасти меня. Совесть ли заставила его заговорить, или он испугался, значения не имеет. Я отчасти получил подтверждение в этом после нашей беседы в автомобиле (когда мы ехали с телеграфной станции в Зимний дворец), когда в присутствии В. В. Вырубова я намеренно сказал Львову, что «я переменил мнение и поеду в Ставку». Я сказал это, чтобы проверить его. После этого он сильно разволновался и, положив руку на сердце, с мольбой сказал: «Да упасет вас Господь от этого. Ради бога, не ездите в Ставку; вы погибнете там».

[Когда 30 августа, находясь под арестом, Львов узнал о полном провале Корниловского мятежа, он отправил мне записку:

«Поздравляю вас от глубины души. Я рад, что спас вас от рук Корнилова. Ваш В. Н. Львов.

30 августа».

Я передал эту записку председателю Следственной комиссии и пишу по памяти, но я вполне уверен в ее общем смысле.]

Председатель. Он говорил вам о каких-нибудь подробностях, почему и как… или он просто выдвинул вам ультиматум?

Керенский. Ультиматум. Он сказал: «Меня проинструктировал генерал Корнилов».

Председатель. А он говорил вам о деталях, была ли у него какая-то информация?

Керенский. Нет, он лишь перечислил пункты. Очевидно, он на самом деле очень хорошо их знал, ибо перечне-лил правильно и устно, и письменно: провозглашение закона о смертной казни, передача власти и отставка и пункт 4 (только для меня и Савинкова): немедленный отъезд в Ставку. Вот почему я хотел зафиксировать пункт 4, который не появился на бумаге, но на ленте машины Хьюгса. С моей точки зрения, самые решительные слова из нашего разговора, записанные машиной Хьюгса, содержались в моем вопросе: «Савинков тоже нужен?» Львов сказал мне, что Корнилов в равной степени настаивал на немедленном прибытии и меня, и Савинкова. Вот почему я задал вопрос, касается ли предложение немедленно прибыть в Ставку только меня или нас обоих с Савинковым. Категорическое подтверждение — «Савинков тоже», и последующее заявление, что лишь «чувство ответственности» вынуждает его «так настойчиво требовать», сделало для меня совершенно ясным, что Львов был au courant[23] всего дела.

Председатель. Вырубов видел эту записку?

Керенский. Я вручил ее ему и сказал: «Прочтите».

Председатель. Какое впечатление она произвела на Вырубова?

Керенский. Он спросил: «Что делать?» Я рассказал ему, какие шаги предпринимаю. Позже вечером Львов был арестован.

Председатель. Значит, Львова в то время там не было?

Керенский. Львов вышел, а Вырубов вошел. Я попросил Вырубова прибыть точно к восьми часам вечера на телеграф в доме военного министра. После были приглашены туда Балавинский и Козьмин, заместитель командующего Петроградским военным округом. Словом, я сделал все приготовления, необходимые для того, чтобы должным образом установить «факт».

Раупах. Значит, Львов выдвинул эти пункты не как мнение Корнилова, не как совет, но как просьбу, как ультиматум?

Керенский. Вопрос о мнениях не стоял; это был приказ, ультиматум. Дальнейший пункт сообщения, переданного по ленте Хьюгса, которому