Прелюдия к большевизму - Александр Фёдорович Керенский

Параграф 22

Председатель. А разве вы не предлагали другим министрам или министры не предлагали вам, что в свете обстоятельств, в свете очевидного переворота вам нужно предоставить особую власть — неограниченную власть, чтобы сражаться с контрреволюцией?

Керенский. Да. Хотя точных слов я не помню. Не думаю, что я сказал именно так, но я указал, что необходимо, чтобы у меня была определенная свобода действий. По моему мнению, это было обязательно.

Председатель. Следовательно, Временное правительство уже в ночь с 26 на 27 августа имело дело с проблемой восстания, о котором мы сейчас говорим?

Керенский. Я не помню, упоминалось ли слово «восстание». Мы в общих чертах говорили о крайне серьезной ситуации, о явных фактах несоблюдения субординации Корниловым, о попытке сбросить Временное правительство.

Я забыл сказать, почему «они» желали, чтобы я поехал в Ставку. Львов несколько раз говорил, что они считали крайне важным, чтобы имела место законная передача власти, чтобы не было захвата власти, но чтобы было официальное решение Временного правительства передать ее. «Они», похоже, особенно подчеркивали это. Львов, по крайней мере, три раза заострил внимание на этом пункте и настойчиво повторял, что они придают крайне важное значение тому, чтобы Временное правительство решило передать власть и чтобы все было сделано в совершенно законной форме.

Раупах. Скажите нам, пожалуйста, а не была ли сдача портфелей министрами на заседании той ночью вызвана попыткой предоставить вам больше власти, чтобы сражаться с восстанием?

Керенский. Положение было такое сложное! Взаимоотношения внутри Временного правительства уже были довольно напряженные, в то время как сейчас, при вновь возникших обстоятельствах, необходимые шаги едва ли можно было предпринять поспешно. Правительству не хватало сплоченности и солидарности. Больше всего смущала «полярность» Кокошкина и Чернова. Эти два элемента едва ли могли действовать совместно или даже оставаться рядом в такой момент.

[Границы власти, полученной мною у Временного правительства накануне 27 августа для подавления мятежа Корнилова, были сформулированы в моем послании к народу, изданном в тот же день, 27 августа: «Временное правительство находит необходимым ради спасения страны и республиканского порядка наделить меня властью принять срочные и решительные меры, чтобы погубить в зародыше любые попытки захватить высшую власть в государстве и права, завоеванные революцией для своих граждан. Я принимаю все необходимые меры для сохранения порядка и свободы в стране». Этот текст подтверждает, что в ночь накануне 1Л августа я не получил «всей полноты власти», но лишь определил силы для решения определенной проблемы, а именно: быстрой и наименее болезненной «ликвидации» корниловского движения. Если тогда, после почти мгновенного подавления восстания, наступил бы период «квинквирата» — правления, состоящего из пяти человек (так называемого директората), то такая форма правительства меньше всего соответствовала бы моему желанию, при том, что такая концентрация власти, какая сложилась 27 августа, казалась мне совершенно необходимой. Вступая в борьбу с заговором, направляемым волею одного человека, государство должно противостоять этой воли властью, способной к быстрым и решительным действиям. Ни один коллегиальный орган не может выступать как такая власть, и тем более если он представляет собой коалицию.

Удар, нанесенный Корниловым, был нацелен на само соединение сил, которые правили страной, на Временное правительство, и не мог не укрепить центробежные элементы внутри оного. Временное правительство переживало такой же кризис, как в период 3–5 июля; единственная разница состояла в той роли, которую играли политические партии (правые и левые), — роль эта теперь стала противоположной по сравнению с прежними. Борьба с Корниловым должна была вестись во имя всего народа и с его участием. А правительство должно было действовать только как общая власть народа, не примыкая к правому крылу для соглашения с восставшими и не склоняясь к левому крылу для сражения с целыми группами и классами населения под предлогом подавления контрреволюции. Насколько мы можем судить, Временное правительство выполнило свою задачу концентрации власти. В любом случае оно не пролило ни капли крови и не позволило принести ни одной лишней жертвы, не отступило ни на один шаг от клятвенных обещаний править во имя общих интересов всего государства.

Таков был мой точный ответ на риторический вопрос, заданный мне 5 сентября на демократической конференции Д. Г. Церетели: «Когда в момент броска Корнилова для того, чтобы иметь развязанными руки против него, того, кто двигался на революционный Петроград с диктатурой, глава правительства почувствовал необходимость (но только в этом особом случае) противопоставить Корнилову революционную власть одного человека, был ли он прав или нет?» На этот вопрос сам Церетели немедленно ответил, что, по его мнению, «он был не прав». Он думает, что «фактически только союз всей демократии в тот момент, безраздельный союз правительства и всех его представителей в демократии мог на самом деле спасти революцию».

Но если они спасли ее, что тогда было неправильно? Почему тогда Церетели не только говорил обо мне, что «во время его правления он совершал ошибки», но также и счел возможным заявить: «Пусть демократия сама обвиняет себя, если на такой высоте ее представитель повернет голову и свернет шею». (Смех.) Каким образом «поворот моей головы» мог стать очевидным? Разве я сам склонялся к тому, чтобы между 27 и 30 августа броситься в руки экстремистов и развернуть, при поддержке Советов, кампанию против всей России, жившей вне Советов, подтверждая таким образом полноту своей власти путем ужасов гражданской войны? Или заключалось ли это в том, что, оставаясь представителем всей демократии, всей свободной и преданной свободе России, я не появился в ночь накануне 28 августа перед Центральным исполнительным комитетом Советов рабочих и солдатских депутатов, чтобы «безраздельно соединиться» только с одной частью демократии, пусть даже весьма влиятельной? Разве не ясно каждому, что, если бы моя голова действительно пошла бы кругом, я смог бы восстановить в России тиранию на два месяца раньше (чем она пришла на самом деле) на этом самом Центральном исполнительном комитете в ночь перед 28 августа, прикрываясь паролем: «Вся власть Советам»? Или, вероятно, поворот моей головы проявился бы в том факте, что на следующий день после бескровного разрешения Корниловского мятежа я настоял на возобновлении работы Временного правительства как целого. Но мне помешали выполнить мое желание лишь помехи извне, которые вынудили меня сдерживаться три недели, стиснув зубы при виде того, как государство разрушается, а революция гибнет, просто из-за того, что победа всей России, о которой все думали, была полностью и исключительно приписана Совету рабочих и солдатских депутатов. А они (воображаемые победители!) все время готовились к