Прелюдия к большевизму - Александр Фёдорович Керенский

я придаю особенно важное значение, являлся ответом на мой вопрос, желателен ли наш приезд только в случае, если большевики начнут движение. Когда я говорил со Львовым, то пытался выяснить, необходима ли была наша поездка только в случае опасности, исходящей от большевиков, или же любом случае. Я хотел выяснить, на самом ли деле они опасались большевиков, или это было просто предлогом. Я несколько раз задавал этот вопрос Львову: «Все это требуется, если большевики на самом деле выступят, или я должен ехать в любом случае, большевики или не большевики?» Последовал ответ: «Это все равно». Я задал тот же вопрос Корнилову. Не помню, что было на ленте.

Раупах. «Необходимо ли мне приехать…

Керенский.…только в случае восстания большевиков или в любом случае?». Ответ: «В любом случае». Так оба человека, Корнилов и Львов, находясь в сотнях миль друг от друга и не зная, кто из них что говорит, дали одинаковый ответ на один и тот же вопрос. И тогда в третий раз, когда мы со Львовым возвращались с прямой линии, я задал тот же вопрос в присутствии Балавинского.

Председатель. Львову?

Керенский. Да. Должен ли я ехать только в случае выступления большевиков или в любом случае. Я сам наверняка знал, что 27 августа никакого выступления большевиков не будет.

Председатель. Итак, вы решили арестовать Львова после вашего разговора с Корниловым и в связи с той неминуемой поездкой?

Керенский. Нет, в связи с моей растущей уверенностью, что этот человек — часть чего-то или знает что-то, и что он говорит правду. Несколько раз, особенно во время первого разговора со мной, он употреблял множественное число — «мы».

Председатель. Тогда кому и в какой связи вы рассказали об этом эпизоде со Львовым и о вашем разговоре с Корниловым?

Крохмал. Я хотел бы спросить, как был получен этот документ.

Керенский. О, он был получен совершенно просто. Я уже упоминал о нем во время первого допроса. Львов утверждал все это устно и категорически потребовал от меня согласия. Наконец я сказал ему: «Вы сами понимаете, Владимир Николаевич, что если я предстану перед Временным правительством с заявлением подобного рода, мне все равно никто не поверит, но все подумают, что я сошел с ума, или сначала отправят кого-либо, чтобы выяснить и убедиться, делал ли Корнилов мне такое предложение, и я окажусь в дурацком положении. Какое право я имею выдвигать такие предложения перед Временным правительством? Я знаю вас и доверяю вам, но я не могу говорить без доказательств». — «Нет, я вам гарантирую это». — «Если вы гарантируете, то, пожалуйста, запишите это». — «С удовольствием, потому что, как вы знаете, я никогда не говорю неправду». И тогда он все это записал.

Раупах. Это было до разговора по телеграфу?

Керенский. Да. Я показал эти пункты Вырубову, а затем уехал, чтобы выйти на связь с Корниловым по прямому проводу.

Раупах. Львова с вами не было?

Керенский. Он опоздал, но приехал. Когда мы спускались по лестнице, он поднимался навстречу. Поэтому я потом зачитал ему весь разговор по ленте, чтобы он мог подтвердить его.

Раупах. Разговор велся от вашего имени или от имени Львова?

Керенский. Он сказал мне, что, возможно, немного опоздает, но поскольку Корнилов уже около двадцати минут находился у телеграфного аппарата, я больше не хотел ждать и задавал вопросы, якобы от нас обоих.

Раупах. А почему вы сочли необходимым говорить от имени вас обоих? Какова была причина этого? Может, было удобнее вести разговор с Корниловым таким образом?

Керенский. Потому что Львов пришел ко мне от имени Корнилова. Он сказал, что действовал по указаниям Корнилова. Поэтому и было устроено так, что мы вместе вели разговор. Когда мы спускались вниз, Львов подошел и спросил: «Ну, Александр Федорович, я оказался настоящим другом? Я не обманул вас». — «Не обманули», — ответил я.

Раупах. Это было после разговора с Корниловым?

Керенский. Да. И после этого мы вместе приехали сюда.

Раупах. Здесь, в присутствии Балавинского…

Керенский. Здесь, в присутствии Балавинского, Львов повторил все существенные пункты нашего разговора в течение дня. И больше значения я придал не отдельным словам Львова, но тому факту, что я должен пригласить кого-нибудь. Чтобы тот смог засвидетельствовать возбужденное состояние Львова и подтвердить, что тот считает дело исключительно важным.

Колоколов. А Львов знал, что присутствует Балавинский?

Керенский. Нет.

[Только сейчас, вспоминая всю кампанию, которая проводилась против меня обоими крайними крылами, которые наживали себе капитал на деле Корнилова, я могу оценить огромное значение того факта, что 26 августа в водовороте событий я сумел понять необходимость как-то подстраховать и защитить себя. Могу представить, что могло бы произойти, если б мой разговор со Львовым, который он считал совершенно «приватным», не был бы услышан живым, хотя и невольным свидетелем, хорошо известным публичным человеком.]

Глава 3

Ликвидация восстания. Роли различных персонажей

Параграф 21

Председатель. Кому и в какой последовательности вы передали предложение Львова и разговор с Корниловым по телеграфу; и после того как вы прочитали ленту и записку, были ли какие-то возражения со стороны ваших коллег?

Керенский. Все было так: мы возвратились из аппаратной, состоялся второй разговор со Львовым, затем я приказал его арестовать. К этому времени мы объединились, насколько я помню, с Некрасовым, Вырубовым, Балавинским; я не уверен, был ли там Терещенко. За столом было занято несколько стульев, но не могу точно сказать, кто там присутствовал. Савинков пришел позже.

Председатель. Ни один из этих господ, ознакомившись с лентой, не возразил вам по этому вопросу?

Керенский. Я вспоминаю, что Савинков предложил немедленно переговорить с Корниловым по прямому проводу.

[Я также хорошо помню, что тогда отказал в просьбе Савинкову. Я отказался потому, что, по мнению Савинкова, долг Временного правительства состоял в том, чтобы использовать любое средство для мирного решения «конфликта», который должен остаться неизвестным. Сам я полагал, что это не «конфликт» между двумя равными партиями, но преступление; его непременно нужно было урегулировать мирными средствами; однако не переговорами с виновным генералом, но волей Временного правительства, которому главнокомандующий, потерявший доверие, должен немедленно подчиниться. С того момента, как разговор с Корниловым убедил меня в его плане, никто и ничто не смогло бы заставить меня изменить эту точку зрения.

Мысль о том, что Львов «устраивает вокруг этого суету» и что все это дело — «недоразумение», сделалась популярной на следующий день — 27 августа. Савинков сам