Петр Грушин - Владимир Светлов

«Ну что ж, если на крохаля не похожа, пусть будет домашней. Вот только ума не приложу, как эти утки в то озеро попали?» – развел руками Грушин, после того как смех прекратился. «Да и расплатиться надо с ее хозяевами», – как‑то сразу посерьезнев, решил загладить свою оплошность Грушин.

На обратном пути охотники заехали в ближайшее от того озерца селение с твердым намерением найти хозяев уток и расплатиться с ними за свою добычу. Однако встреченные ими жители, которым Грушин все подробно рассказал, наотрез отказались от предложенных денег: «Раз наши утки сами нашли своих охотников, значит, такая у них судьба. А на вас мы не в обиде».

Поскольку новый полигон для испытаний зенитных ракет к тому времени еще только начинал строиться, первые пуски проводились с пятой площадки полигона «баллистиков». Первый пуск ракеты В‑300 был произведен утром 25 июля 1951 года. Информацию о нем немедленно передали в Москву, и уже вечером беспрерывно подгонявший ракетчиков Берия доложил Сталину, что ракета для ПВО создана.

Об этих первых пусках рассказ одного из их участников, ветерана войск ПВО, Геннадия Сергеевича Легасова:

«В зенитную ракетную технику я, как и многие мои будущие коллеги, попал, в общем‑то, случайно. Весной 1951 года я заканчивал Академию им. Дзержинского и, как человек военный, готовился к решению своей судьбы – куда пошлют. Я оказался в числе тех, кому ждать решения этого вопроса пришлось дольше других. Со мной несколько раз беседовали неизвестные ранее лица, интересовались моими познаниями в ракетной технике, радиоаппаратуре. Я заполнял анкеты, которые были непривычны по своей полноте даже для военного человека. А в июне мне наконец‑то выдали предписание, в котором от руки были вписаны совершенно ничего не говорящие цифры и буквы…

Полет в неизвестность на видавшем виды Ли‑2 занял несколько часов и закончился на степном аэродроме, неподалеку от Волги. Затем еще несколько километров на „газике“, и моим глазам предстало место будущей работы и жизни – огороженный колючей проволокой поселок из четырех финских домиков, столовая, общежитие, теодолитные пункты… Здесь уже находились и бывший начальник 6‑го факультета, Дзержинки“ С. Ф. Ниловский, мои однокурсники, с которыми, как оказалось, также велись соответствующие беседы в Москве. Уже утром следующего дня мне дали первое задание – изучить все имевшиеся на полигоне документы по зенитной ракете В‑300. С этим делом, благодаря знаниям, полученным в Академии, я справился быстро и уже через неделю был готов сдавать любые зачеты находившимся на полигоне специалистам из КБ Лавочкина. Вот только на вопрос – для чего нужна была эта ракета, я ответить не мог, становились немногословными при этом и «лавочкинцы», и все остальные работники полигона. О начатом строительстве вокруг Москвы противовоздушных колец мы, работавшие на полигоне, узнавали разве что по слухам. Однако столь серьезные меры секретности нас нисколько не удручали, скорее наоборот. Серьезность выпавшей работы только добавляла нам энтузиазма.

В конце июля подошло время первого пуска В‑300. Ведущим инженером по пуску был назначен „лавочкинец“ Ромуальд Анатольевич Арефьев. Всю последнюю неделю перед пуском мы, все находившиеся на полигоне, изрядно волновались. Несколько дней проверяли прибывшую из Химок ракету, хотя ей предстояло выполнить достаточно примитивный полет, заключавшийся в вертикальном подъеме на максимальную высоту без какого‑либо управления.

Утром 25 июля всех работников полигона, не занятых на пуске, вывезли на машинах в степь, поскольку неуправляемая ракета при падении на землю могла запросто свалиться на наш городок. В начале девятого, находясь в нескольких километрах от позиции, мы увидели, что ракета оторвалась от стола и ушла в зенит. День был безоблачным, и мы своими теодолитами смогли отследить весь ее полет – достигнутая В‑300 высота составила почти 65 километров. Через несколько минутракета вертикально вошла в землю в 3–4 километрах от точки пуска, причем ближе к находившимся в степи специалистам, чем к городку. В образовавшейся после падения воронке единственной деталью, напоминавшей о недавнем ракетном происхождении „изделия“, оказался сплющенный двигатель, окруженный множеством дюралевых осколков.

Через несколько дней пуск в зенит был повторен – всех не занятых в этой работе вновь вывезли в степь, причем в другом направлении. Но ракету перехитрить не удалось – как и в первый раз, она упала ближе в их сторону, чем туда, где ожидалось. Больше никого в день пуска не увозили, тем более что начались полеты ракеты с автопилотом.

Для описания поведения ракеты во время первых пусков с автопилотом лучше всего подойдет выражение „абсолютная дикость“. Не вписываясь ни в какие законы аэродинамики, ракета совершала во время этих полетов такие эволюции, что, казалось, укротить ее не сможет никакая сила. Наблюдавший за одним из таких „диких“ пусков Лавочкин подобным положением дел был весьма озадачен. В отличие от самолетов, которые еще можно было надеяться „поисследовать“ на земле после приземления, ракета оставляла слишком мало шансов на свое дальнейшее изучение. Телеметрические записи и элементы конструкции, зачастую обгоревшей или искореженной до неузнаваемости, – вот и весь набор, с которым приходилось работать, проверяя те или иные догадки и предположения. Творческого начала в этих поисках было хоть отбавляй!»

Со стороны военных пусками руководили начальник строившегося полигона С. Ф. Ниловский и главный инженер полигона Я. И. Трегуб. В первых пусках отрабатывался старт ракеты, проверялась стабилизация ее полета автопилотом, исследовались летные характеристики. Одновременно проверялась работа приемоответчика и аппаратуры приема от центрального радиолокатора наведения команд управления.

Как вспоминал в своей книге «Ракеты вокруг Москвы» участник тех давних событий, работник КБ‑1 Карл Самуилович Альперович:

«Летным испытаниям ракеты предшествовал большой объем специальных наземных. В Загорске, на огневом стенде, было отработано функционирование двигателя в составе ракеты, проверено действие радиолиний „земля – борт“ и „борт – земля“ при работающем двигателе. В Жуковском с использованием самолета, оборудованного штатной ракетной аппаратурой, летом‑осенью 1951 года были проверены устойчивость приема бортовой аппаратурой управляющих команд и запроса ответчика во всей рабочей зоне центрального радиолокатора наведения».

Невероятно быстрыми темпами продвигались и другие работы, связанные с «Беркутом», – в октябре 1951 года в подмосковном Жуковском начались испытания опытного образца радиолокационной станции наведения ракет – Б‑200. Ее возможности позволяли обеспечивать стрельбу ракетами одновременно по двадцати самолетам, как и предусматривалось заданием.

Для ускорения введения «Беркута» в строй, еще до начала ее полномасштабных испытаний, руководство страны приняло решение о начале серийного производства компонентов этой системы. Так повторялась история предвоенных лет, когда еще не прошедшие полный объем испытаний самолеты принимались на вооружение и запускались в серийное производство. Но если Яки, ЛаГГи и МиГи в какой‑то степени дублировали друг друга, то у «Беркута» дублера не было.

Конечно, это только добавляло проблем его разработчикам. Так, им уже нельзя было рассчитывать на поэтапное устранение выявляемых в процессе испытаний недостатков, что являлось и является общепринятой процедурой при создании сложной техники. Все конструкторские недоработки, еще не обнаруженные на полигонах, тиражировались сотнями экземпляров, и заниматься их исправлением оказывалось совсем непросто. К тому же проявление каждой подобной недоработки моментально становилось причиной для длительных объяснений со «специалистами» в погонах МГБ, а иной раз и с самим Берия.

Как вспоминал о роли Берия и работников госбезопасности в создании «Беркута» ветеран КБ‑1 Евгений Иванович Никифоров:

«Роль МГБ в создании отечественного зенитного ракетного оружия была весьма своеобразна. Сейчас модно стало писать, что все успехи в создании военной техники достигнуты вопреки усилиям этого ведомства. Думается, это не так. Организация работы не без участия МГБ была самой высокой. Правда, эта организация выматывала людей, за всем этим были пот и кровь сотен тысяч. Помню, как в октябре 1952 года мы ехали из подмосковного Кратова на полигон – шел эшелон с техникой и несколько вагонов с разработчиками. Следовал без помех, на всех разъездах и станциях нам давали „зеленую улицу“. Секретность обеспечивалась строжайшая. На станциях не видели ни одного постороннего человека, кроме сотрудников МГБ и железнодорожной милиции, казалось, все вокруг вымирало. На одной станции эшелон остановился, нам предложили пообедать. Заходим в ресторан – столы накрыты и ни одного человека, выходим – опять вокруг никого. Колеса поезда простукивались. В Москву, как в известном фильме, шли депеши – такую‑то станцию эшелон номер такой‑то проследовал…»