Рипсимиянки - Арм Коста

– Твои кровью заработанные пятьдесят монет, – произнёс Авдикий и, спрятав мешочек с золотом, отправился спать, выгнав Кастора из палатки.

ГЛАВА 18. ПИСЬМА

Посыльный императора явился к военачальнику: тот был занят миловидной юной египтянкой. Девушка с бархатной кожей припала к центуриону, лаская его ноги. Авдикий, ни капли не смутившись, расплылся в улыбке.

– Здравствуй, дорогой посланец, здравствуй! Скажи, доволен ли ты пребыванием в лагере, всего ли у тебя в достатке? – он небрежно оттолкнул от себя девушку и, вскочив на ноги, оказался около гонца. – Сколько ты уже здесь, а я всё не узнал твоего имени!

– Инвикт, – спокойно ответил посланник. – Меня зовут Инвикт, но, насколько я помню, ты не изъявлял желания знакомиться со мной. Тебе же всё равно, как меня зовут, а мне всё равно на тебя. Мне передали, что ты хотел меня видеть? Как я понимаю, ответ императору уже поспел?

Диоклетиан уважал и ценил Инвикта за серьёзность и скрытность – гонец никогда не болтал зря, его нельзя было заметить в дружбе с кем-либо или в неумении хранить тайны – мужчина всегда молчал и только слушал. Бывало, что римская дерзость брала вверх над собранностью Инвикта, и он огрызался или колко дерзил тем, кто проявлял неуважение к нему. Но этот человек блистательно выполнял императорские поручения, за которые получал от Диоклетиана большие деньги.

– Стало быть, всё-таки не угодили тебе здесь. У трона императора теплее, да и поспокойнее, чем в легионе? Видишь ли, легионеры кладут сердца и головы к ногам граждан, а гонцы – лишь мыслишки и тайны передают из одного конца земли на другой, так себе работёнка. Да, пора тебе уже домой, заждался ты уже письма, так же?

– В моём Риме лучше, чем везде, центурион, – оскалившись, как волк, вестовой показал зубы. – Могу забрать письмо для императора или дать тебе ещё времени?

– Нет, ответ императору уже хранится здесь, – недовольно ответил Авдикий и протянул письмо гонцу. – Прощаться не станем, тосковать друг по другу тоже.

Инвикт взял из скользких рук письмо и вышел, чувствуя в области живота отвращение и озлобленность к этому человеку. Не только гонец, но и легионеры, подчиняющиеся Авдикию, недолюбливали его. Центурион, помимо своей невоспитанности и наглости, обладал ещё рядом не самых лучших человеческих качеств: он был похотлив, жаден и не вдавался в проблемы легиона. Милость Максимиана и других соправителей римских земель интересовала его куда больше, чем собственные воины. Легион поначалу отказывался выполнять его приказы и устраивал бунты, требуя заменить центуриона. Но Максимиан и приближённые к нему люди стояли горой за Авдикия, категорически отказываясь заменять его кем-либо. Почему – никто не знал.

– Ты жадный, Авдикий! – Максимиан часто в шутку бросал эти слова в адрес центуриона. – Откуда в тебе такая скупость, а?

– Вот ты, Максимиан, жаден до женщин, вина и вкусной еды – это нормально ведь?

– Да, я без этого не могу, я это люблю, – соглашался Максимиан.

– Любовь – это тоже жадность. Ты жаден, приятель мой сердечный, и я жаден по-своему. Почему? Потому что мы любим, мы хотим обладать тем, что мы любим: ты – всем, что я перечислил, а я – деньгами и хорошим оружием, – рассуждал центурион.

Максимиану ничего не оставалось, как согласиться.

– Ты проворен и умён, Авдикий, и иногда мне это совершенно не нравится! Ты сам иногда мне не нравишься! – весело произносил Максимиан, подливая вино в чашу центуриона.

***

Извилистая дорога, по которой следовали девы и Инри, вела к живописным лугам, на которых пастухи пасли овец: там пахло молоком и сыром вперемешку с травами и прохладой. Однообразных пейзажей беглянкам и легионеру-христианину не встречалось: вдали они замечали селения, где кричали дети и смеялись женщины. На пологих местностях вырастали ягодные ковры – было страшно и шагнуть, чтобы не растоптать поляну; где-то пробивались источники, из которых послушницы пили воду и омывали лица, а храбрый Инри и вовсе купался в них, несмотря на ледяную воду.

Гаяния боялась идти по крутым спускам и подъёмам, её ноги тряслись то от напряжения, то от слабости. Инри нашёл для матушки крепкую палку, обтесал её и превратил в гладкую трость. Мария и Мариамна замыкали вереницу, держась за руки, помогая друг другу перешагивать опасные участки земли, а Нуне и Инри шли впереди, ведя остальных за собой.

– Горы кажутся невысокими, но мне почему-то страшно, – Мариамна обратилась к Марии и крепко сжала её руку. – Всё плывёт перед глазами.

– Земля скользкая. Не торопись, сестра. Иди помаленьку. Круты дороги, петляют и кружат, – подметила Мария и, стараясь не смотреть вниз, повернула голову в сторону.

Коварные сумерки быстро подкрались к странствующим, и им пришлось искать место для ночлега: им стала пещера. Внутри было тепло и сухо, тишина говорила о том, что цивилизация не тронула этого места. После молитвы и скромного ужина усталые христиане заснули. Люди, которые уже не помнили, как долго они бегут от императора и какой длины путь проделали, забылись крепким сном, очищающим разум.

***

Заснеженная, бело-голубая вершина Варага встречала рассветы и закаты, окутанная полями и лужайками. Превосходный вид, открывающийся с горы, заставил христиан задержаться ещё на пару дней.

– Неимоверная красота! – восхитилась Нуне, и тихо обратилась к Инри. – Мне хотелось ознакомиться с окрестностями, полюбоваться ими, и волей-неволей я нашла ещё одну дорожку, ровную, хоть и узкую, по ней не страшно идти дальше. Когда я стояла у обрыва и наблюдала за горными ручьями, то увидела внизу, что кто-то пасёт овец! Можно попробовать спуститься туда, на луга, и поговорить с теми пастухами, может, они подскажут путь дальше или помогут нам?

Свет солнца разгонял тучи, словно руками, делая путь странников ясным. Благородный Инри следовал за Нуне – теперь она сменила его и возглавила шествие, но всё так же советуясь с ним и спрашивая разрешения свернуть с дороги. Инри чувствовал свою значимость: иногда он первым шёл по спуску (боясь, что Нуне споткнётся, упадёт или сорвётся с обрыва), пристально осматривая тропы, затем сжимал ладонь в кулак, выставляя вверх большой палец, показывая: «Можно идти!»

Последней шла Рипсимия. Она ненадолго задержалась в пещере: ей нужно было подумать, окунуться в воспоминания, помолиться, попрощаться с этим спокойным местом. Послушница решила оставить в пещере кое-что, что, может быть, не изменит весь мир, но заставит задуматься других о своей жизни, а может, это послужит ориентиром странникам или заблудившимся в горах.

***

Четыре реки опутывали озеро Ван. Прохладная и неизменно прозрачная вода, без сомнений, завораживала. Гранатовые деревья разбавляли бирюзово-синий пейзаж своей зеленью, персики и яблони очаровывали ароматом. Здесь было настолько сладко и спокойно, что хотелось остановить время и насладиться божественной красотой природы.

Местные жители, привыкшие видеть из окон своих причудливых домов величественное озеро, не уставали восторгаться им. Чайки, кричащие по утрам, пролетали совсем низко, и казалось, что вот-вот они тебя схватят в когтистые лапы и унесут высоко-высоко в горы.

Миллионы цветов предстали перед глазами Рипсимии, она и сама ожила и расцвела, подобно горному цветку, – щеки залились краской, ей хотелось дышать полной грудью, она улыбалась и была рада тому, что, наконец, Армения открылась ей и дарует покой после долгого пути из Египта.

Недалеко от берега озера Нуне услышала голоса людей – как ни странно, но она понимала, о чём они говорят, ведь когда-то в её родном доме звучали разные языки: и иудейский, и греческий, а также армянский. Немолодые мужчина и женщина, обсуждающие что-то между собой, обратили внимание на странную процессию и пошли навстречу.

– Приветствуем вас! – мужчина и женщина обратились к путникам.

– Приветствуем вас! – Нуне сделала несколько шагов вперёд к людям и поклонилась. – Пусть этот день наполнит вас добром и здравием, подарит мир вашему дому и благодать! Ничего в природе не может сравниться с красотами, которые мы видим. Это лучшее, что видела я за столько лет! Сможет ли ваша земля приютить нас, укрыть, словно мать своё