Рипсимиянки - Арм Коста
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пилигримы вошли в монастырь вдвоём, но покинул его стены лишь один – Аким. Болезнь буйствовала внутри уставшего и ослабленного Михея, наутро он уже не мог встать и продолжить свой паломнический ход. Аким и послушницы монастыря сидели у ложа больного, которому стало хуже, – не оставалось больше ничего, кроме как молиться Богу. От всякой помощи, отваров, воды и трапезы он отказывался. Подозвав к себе одну из монахинь, Михей еле слышным голосом рассказал историю о кресте, вытесанном из частицы Крестного Древа Иисуса Христа, и попросил взять его в качестве благодарности за опеку над ним и извинения за то, что умрёт в стенах монастыря. Послушница закрыла глаза мужчине и, аккуратно опустив его руку на простыню, заплакала. Паломник навсегда ушёл из жизни, оставив доброй девушке подарок.
Монахиня, позже став настоятельницей, повесила крест на шею одной из послушниц, когда та спасла сорвавшегося со скалы странника. Этот деревянный крест стал большой наградой за доброту, милосердие, бескорыстную помощь ближнему своему; его надевали на шею девушкам, принимающим христианство; те, кто славил Бога, не боясь осуждения, презрения, казни.
Однажды нательный деревянный крест – Частицу Креста Господня – получила в дар и Гаяния от матушки. Та завещала ей, как будущей настоятельнице монастыря, беречь его, считая наивысшей ценностью, которую необходимо передать со временем достойному, настоящему Человеку. Рипсимия в глазах Гаянии была именно той, которую смело можно было бы назвать христианкой.
***
Все девы стояли ровно и покорно, наполненные молчанием: на их глазах римлянка, которая верила во множество богов, забывала о них и впускала в своё сердце Единого Бога – Иисуса Христа.
– Он верит в тебя, – решительно и серьёзно начала Гаяния, – и ты поверь в Него! Уверуй в Бога, ибо кто верит в Него, обретёт силу! Ты рождаешься заново, дитя моё, ты рождаешь в себе Бога!
Рипсимия, как научила её матушка и сёстры, трижды перекрестилась, окунулась в воды Иордана с головой, набрав полные лёгкие воздуха. Вода отрезвляла, словно в ней плавал лёд, покрывала тело, смывала с её глаз и губ всё, что было, оставляя чистое место на лице и плоти для всего, что будет.
– Принять веру христианскую и окреститься в священной реке Иордан сможет только та душа, которая очистилась от гордыни, зависти, алчности и всех грехов, которыми искушает нас сатана, – приняв смирение, трудясь во благо других и возлюбив других как самого себя, верующий войдёт в Царствие Небесное. Вода и дух веры открывают врата сего Царствия пред тобой! Иди же в него как чистое, новорождённое дитя, иди как праведница, как та, которая соблюдает Законы Божьи, как та, которая за нарушение их станет виноватой во всём! Теперь Господь направит тебя и твой ум на путь истинный, услышит тебя и вознаградит мудростью.
– «А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше». (1Кор.13:13). – прошептала Мария.
Рипсимия вышла из реки новым, другим человеком – христианкой, прошедшей путь от бегства до обретения покоя с людьми, понимающими, принимающими и помогающими ей ценой жизни, любящими её как свою кровную сестру: для послушниц подлинная любовь – это когда кого-то любишь так же свято, как самого себя, чувствуешь его желания, как свои, ощущаешь и проживаешь его боль, как свою, стараешься для него так, как для себя. Это большая редкость… как и сама любовь – настоящая и чистая, а всё, что похожее на неё, – ложь, пыль, пустота.
– И только существо, способное на бескорыстную любовь, может называться Человеком. Таких любит Бог, и к таким Он благосклонен и справедлив, – прошептала Мариамна.
– Она обрела смысл своего существования, – шепнул Цербер.
Нуне кроткими шагами приблизилась к нему и, вложив его левую руку в свою, повела к воде. Они стояли у края Иордана и наблюдали за тем, как река меняет течение. Нуне глядела на некогда императорского воина добрыми, ласковыми, полными сестринской надежды и веры в него глазами. Центурион же, вздрагивая от невидимого страха, озираясь по сторонам, зашёл в воду, сбросив с себя доспехи, которые, как тиски, давили на его сердце, терзали его ключицы. Он с размаху швырнул подальше шлем с красным гребнем – мысли, как и душа, должны быть свободными. Теперь он не был ни римлянином, ни военачальником, ни Цербером – лишь простым грешным человеком с крестом, сжатым в ладонях. На одной чаше весов жизнь в Риме, служба у императора Диоклетиана и слава, а на другой – бескорыстное желание помочь этим женщинам, лишившимся всего… И перевесило второе! Восторжествовало добро! Цербер осознал, что, прикрываясь долгом и отчаянным служением людям, он отнимал у них жизни, у бедных граждан Рима, у христиан, у отцов, матерей и детей. Он не имел права на то бесчинство, которое творил раньше, – ни он, ни кто-либо другой на этой земле не вправе забирать у человека жизнь. Теперь воитель раскаивался за совершенные грехи. В его воспоминаниях возникали люди, которых он уничтожил.
– Я был на войнах, они не зависели от меня! Я выполнял приказы, как послушник! – объяснял Цербер Нуне и отпустил её руку.
Бывший центурион ушёл под воду – она смыла всё его прошлое. Гаяния стояла с книгой в руках, читая молитву:
– «Верую в Единого Бога – Отца-Вседержителя, Творца неба и земли, всего видимого и невидимого. Верую во Единого нашего Господа Иисуса Христа, Сына Божьего, Единородного, рождённого от Отца, ради нас, людей, ради нашего спасения сошедшего с небес, принявшего плоть от Духа Святого и Девы Марии, ставшего человеком. Распятого на кресте при Пилате Понтийском, страдавшего и погребённого, воскресшего в третий день, вознёсшегося на небеса. Сидящего по правую руку от Оцта. И снова грядущего со славою, чтобы судить и живых, и мёртвых – и Его Царству не будет конца. В Духа Святого, Господа, жизнь дающего, от Отца исходящего, с Отцом и Сыном сопоклоняемого, прославляемого и говорившего через пророков. В единую Церковь апостольскую. Признаю единое крещение для прощения грехов. Ожидаю воскресения мёртвых и жизни будущего века. Аминь».
Центурион, когда-то сомневавшийся в Едином Боге, ранее утверждая, что христиане – это фанатики то ли человека, то ли духа, вынырнул из воды. Он стоял, опустив голову и сложив руки на груди, проговаривая вслед за настоятельницей Гаянией молитву, напоминавшую заученный приказ. Окунувшись во второй раз в священную реку, Цербер молился уже тихо и покорно, вдумываясь в каждое слово, звучащее из уст матушки, – эти слова врезались в его тело и поселялись там навсегда. Посмотрев на Нуне – крёстную мать – он заплакал.
– Ты спасён и блажен, – прошептала девушка, одарив Цербера улыбкой. – Ты сделал достаточно добра, чтобы Господь простил тебе грехи. Ты был непобедим извне, но разрушен – внутри. Сегодня ты излечишься и соберёшься воедино.
С неба, словно из невидимых и бездонных амфор, полилась вода, и казалось, что каждый из тридцатитысячного войска одновременно ударил в гонг – так сильно грянул гром, прежде осветив всё яркой вспышкой. Цербер в третий раз исчез в иорданской воде – бурный поток едва не унёс римлянина, но, схватившись за протянутую руку Нуне, он вышел из реки с новым именем – Инри.
ГЛАВА 17. ПО ПРЕДАТЕЛЯМ СКУЧАЕТ СМЕРТЬ
– Думал, только оружие, яд и женщина способны убить мужчину! Оказывается, и жара тоже! – гонец императора приближался к Мемфису.
Конь его уже не летел, как раньше, не чувствуя под копытами влажной земли, а медленно передвигал ноги – выжигающее глаза солнце изнуряло животное и его хозяина, а доносящийся издали запах масел и трав кружил голову, доводил до тошноты.
– Они с ума сошли от своих ритуалов! Просто одержимы смертью… – процедил сквозь зубы вестовой.
Наконец, он оказался далеко от едких ароматов – пред ним открылся город, живой, неспокойный, дикий, похожий и одновременно не похожий на Рим.
– Пленительно хороши здешние женщины, – улыбнулся
