Untitled.FR11.rtf5 - Неизвестно

Защемило сердце от нехороших предчувствий. Да и вообще, нехорошо как-то сделалось, словно смысл из жизни вынули и живи теперь неизвестно как и зачем.

— П-простите, Иван Г-гаврилович. — отвлек его голос Иудкина. — Вы бор­щом капнули. А вам надо на правлении банка сейчас выступать.

— Ты чего, совсем охренел, Иудкин? — рассердился Громыхалов и запустил тарелкой в своего имиджмейкера. — Ты весь город опозорить хочешь?!

Ловкий Иудкин сумел уклониться от летящей тарелки, но возражать не стал. Он знал, что любой непорядок в своей одежде Иван Гаврилович воспринимал, как позор всего столь любимого им Рельсовска.

Оговорюсь сразу, что в нашей реконструкции исторических разговоров и си­туаций мы опираемся на достоверные свидетельства и источники.

Похоже, что так и было на самом деле.

Так и чувствовали себя рядовые рельсовцы.

Что-то этакое — не то хмарь, не то сумерки — нависло над городом, мучитель­ное недоумение застыло в глазах, поползло по склонам, затопило многочисленные Федорчуковища .

И снова мысли рельсовцев привычно устремились к столице нашей Родины, но — увы! — напрасно вглядывались они в экраны телевизоров, напрасно льнули к приемникам. Ни по телевизору, ни по заграничным «голосам» ничего не говори­ли о Рельсовске, словно евреи никуда и не исчезали из города.

И это совсем уж сбивало с толку, от этого не хмарь даже, а едкий дым распол­зался по умам, выедая последние островки покоя...

— Да. — подтвердил на сходке у пивного ларька Федор Любимов. — Энто, уважаемые земляки, самое страшное и есть.

— Что, Федя? — заволновались рельсовцы. — Что энто?

— Ну, что молчат. — сказал мыслитель. — Значит, энто серьезно.

— Да ну. — нерешительно запротестовал Витя-райкомовец, недавно появив­шийся в Рельсовске, но уже сделавшийся известным своими антисемитскими взглядами. — Ну, пропали евреи, и хрен с ними! У нас и продукты пропадали, а жили... А тут... Глупое дело...

— Странно ты рассуждаешь, Виктор... — сказал в ответ Федя. — Порою даже и глупо. Ни за что не подумаешь, что в райкоме работал. Насчет продуктов у нас, по-моему, и из стариков никто не помнит, чтобы они в достатке были. А про евреев этого не окажешь . Они всегда имелись. Поэтому и на душе, Витя, спокой­но было. Знали мы, если они рядом, то значит, и мы не пропадем. Хоть какого- нибудь продукта да завезут, чтобы с рядовыми обывателями и они не вымерли. А теперь что? Теперь, спрашивается, на кого надеяться?

Вот так, как всегда доходчиво, разъяснил Федор Любимов возможную альтер­нативу, но тревогу его слова не рассеяли.

Напротив, совсем неспокойно сделалось на душе обывателей.

Грустно было и жалко себя до невозможности.

— Что же теперь делать? Неужто и электричество отключат, Федя?

— Может, и отключат... — отвечал мыслитель. — С какой стати освещать, если даже евреев нет!

— И что же будет-то тогда с нами?

— А то и будет... — хладнокровно, как и подобает мыслителю, ответил Фе­дор. — Видно, гражданы, скоро мы все исчезнем.

Томительная тревога, усиливаемая разными антисемитскими слухами, поме­шала рельсовцам с должной серьезностью отнестись к предсказанию мыслителя.

О словах Федора рельсовцы вспомнили, когда было уже слишком поздно...

ЧЕТВЕРТОЕ АВТОРСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ

Прежде чем приступить к рассказу о Втором исчезновении, расскажу о том не­забываемом впечатлении, которое произвели на меня Рельсовск и его замечатель­ные обыватели, когда я впервые приехал в этот чудесный город хана Батыя, Петра Созонтовича и Бориса Николаевича.

Поразительно, но как только я появился в здешних оврагах, все сразу поняли, что я командировочный.

— Верно. — не стал спорить я. — Но объясните, как вы это определили? Мне это очень важно знать. Дело в том, что я работаю на секретной работе и должен сохранять инкогнито.

— А у нас такие, как ты, толстомордые, пешком не ходят.

Видит Бог, что я никогда не страдал полнотой, и поэтому слова эти показались мне необоснованной лестью.

Однако приглядевшись, я увидел, что на лицах окружающих членкоров и ди­леров лежит печать того аскетического одухотворения, которая вырабатывается напряженной, непрерывной работой мысли. Остро и ясно светилось в глазах окру­жающих меня рельсовчан стремление побыстрее осуществить радикальное пре­образование мира для его подлинного, действительного познания.

Особенно очевидно это стало, когда я попросил рельсовцев рассказать исто­рию их славного града.

Свою историю рельсовцы любили, и дважды повторять просьбу мне не при­шлось. Не прошло и нескольких минут, а я уже знал, что раньше на Рильсовщине жили-были графины.

Но потом пришел Ленин с ведром и графинов не стало, а в честь Ленина на­звали Ленинград, а в честь ведра — Свердловск.

При Сталине по всей Рильсовщине цены снижали для народу.

При Брежневе деньги платили ни за что.

Потом Горбачев был, при нем социальную справедливость завели.

Теперь еще лучше .

Теперь можно, например, последние ботинки продать у вокзала, и никто у тебя документов не спросит.

Меня поразило тогда, насколько выстраданы знания в Рельсовске.

В каком-то другом месте человек пойдет в библиотеку, прочитает книгу и узна­ет все, что хочется, а в Рельсовске иначе. В Рельсовске любое знание через нутро, через почки, через печенку пропускают, и уже не искоренить потом это знание никогда, как не вывести никаким шампунем печеночную желтизну с лица.

И тогда, восхищенный духовной красотой жителей Рельсовска, я объявил воз­ле пивного ларька, что присваиваю от имени Межгалактической комиссии статус масонского центра этому чудесному городу хана Батыя, Петра Созонтовича Фе- дорчукова и Бориса Николаевича Президента.

Как ни странно, рельсовцы отнеслись к этому сообщению без особенного во­одушевления.

— Это тебе с самим Ельциным надо поговорить! — сказали мне.

— С Ельциным?! А где я поговорю с ним?!

— Да вон же стоит он .

И мне показали на мужика с пульсирующей на виске синей жилкой. Он мычал и косо ухмылялся при этом.

— А кто это такой?! — удивился я.

— Этот-то? Так это и есть наш Борис!

— Ельцин?

— Ну да. Неужто сами не видите? Он уже только и может улыбаться. Ме­тастазы пошли в мозг. Даже откуда он и то не помнит. Вот мы и зовем его Борей Ельциным.

Присмотревшись внимательней, я понял, чем была вызвана ошибка рельсов- цев. Да. Ухмылка человека была такой же косоватой, как у Бориса Николаевича Ельцина, весьма схожим было и мычание, однако имелись и отличия, которые перечеркивали все сходства. Человек, стоящий возле рельсовского ларька, был трезвым и по-рельсовски тощим, и именно это и дало мне возможность сразу же опровергнуть ошибочное предположение...

Но это отступление .

Вернемся к нашему повествованию.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ, или ИСЧЕЗНОВЕНИЕ ВТОРОЕ

Между прочим, именно в те дни, как явствует из документов, проблемы оголо- дания народов серьезно заинтересовали господина Громыхалова.

— Иудкин, ты чего, а?! — возмущенно закричал он, как явствует из воспоми­наний. — Ну, я понимаю, что имиджмейкер ты, а не хрен моржовый. Но зачем старух голодом морить, а? Чего тебе, Иудкин, старухи худого сделали?

— Инфляция такая. — отвечал на это мечтательный поэт. — Дефолт. Это у нас только пятилитровый банк восьмилитровым стал. А у фаундрайзера этого, у Якова Абрамовича, слышали, целую литру слили. Теперь двухлитровый у него банк называется. Менаджмент, в общем.

— Менаджмент? — задумчиво переспросил Громыхалов. — А-а. Ну, тогда ладно . Чего же ты молчал про инфляцию? Я думал, ты просто так старух голод моришь, а раз дефолт, тогда все культурно, понимаешь ли.

Вот так, за делами, и проглядели все, — Иван Гаврилович Громыхалов не ис­ключение! — что из города исчезают русские.

Исчезновение это совершалось хоть и не так стремительно, как исчезновение евреев, но тоже быстро, а результат оказался еще страшнее .

Вначале, как водится, исчезли с городских улиц русские буквы, магазины пре­вратились вдруг в шопы, а дворцы культуры и клубы — в дансинги, казино и дис­котеки.

И в разговорах рельсовцев все реже попадались прежние, старорусские слова.

— Эксклюзивный дистрибьютер фирмы «Яков Макаронкин». — представ­лялся рассерженным покупателям директор какого-нибудь «шопа».

— Отрубей бы пачечку. — оробев, просил клиент. — Или очистков карто­фельных пару килограммов.

— У нас теперь бартер, — снисходительно улыбался эксклюзивный дистри­бьютер. — Рельсы, медь. Все конкретно. Хошь очистков купить, конвертируе­мую валюту неси. Мани-мани, валенок! Баксы, одним словом!

В комитетах охраны рельсы разговоры, разумеется, велись другие, но тоже для постороннего человека не вполне понятные.

— Консенсус... Импичмент. Спикер. — мелькали тут слова.

Человеку, никогда не бывавшему в Рельсовске, невозможно поверить, что, не взирая на столь явные приметы грядущего исчезновения, сами рельсовцы ничего не замечали.