Интерпретаторы - Воле Шойинка

— Но я же тебе ее описал. Ты должен помнить своих студенток.

— Они все на одно лицо, клянусь. Я не могу отличигь одну от другой.

Эгбо воззвал к Коле:

— Скажи ему, что я не собираюсь растлевать ее, а если бы и собирался, то это его не касается. Отчего он не скажет, как ее зовут?

— А он знает?

— Именно это я и твержу. Я не знаю.

— Ладно. Дай мне список твоих студенток.

Кола рассмеялся:

— Прямо сейчас?

— После обеда мы пойдем ко мне в кабинет, и я дам тебе список, — сказал Банделе.

— Сколько их у тебя?

— Всего?

— Второкурсниц.

— Не знаю. Правда, не знаю.

— Тогда, может, у тебя есть их сочинения. Я определю по почерку.

— Может быть, Я пороюсь в бумагах. Впрочем, ты сам во всем виноват. Надо было спросить, как ее зовут.

— Я думал, ты мне поможешь, поэтому и не настаивал.

Кухонная дверь внезапно распахнулась. Миссис Фашеи быстро оглядела комнату и балкон.

Что это было? Шум машины?

Моника тоже осмотрелась и впервые поняла, что Фашеи нет дома.

— Я думала, он с вами на балконе.

— Нет, я оставил его с Колой, — сказал Банделе.

Кола принял вызов и небрежно проговорил:

— Ах, да, у него что-то срочное в лаборатории. Он сказал, что сейчас вернется.

Миссис Фашеи походила на вороную кобылицу, чернота была в ней особым измерением. Она принадлежала к породе прекрасных статуй, вызывающе гордых, как вставшая на дыбы чистопородная лошадь. Она хмыкнула от недоверия и удивилась, как это можно прибегнуть к такой примитивной лжи, чтобы ее провести.

— Вы который из друзей Айо?

— Это Кола, мама.

Она яростно набросилась на него:

— Так это вы тот негодяй, который не притронулся к моему обеду? К тому же вы, кажется, лжец. В лаборатории, в какой это лаборатории? В лаборатории Огвазора?

— Простите меня, миссис Фашеи. Я попытаюсь загладить свою вину: сегодня я буду есть за двоих.

— С чего это вы взяли, будто я стану кормить вас обедом?

— Я на коленях, мадам...

— Сын сказал мне, что вы уже пришли. Но когда обед был готов, вы сбежали? Что с вами стряслось?

— Это... гм... я... это непросто объяснить. Мне в голову пришла неожиданная идея касательно моей работы...

— Моника рассказывала мне о вашей работе, но какое это имеет отношение к моему обеду?

Кола чувствовал себя уличенным в чудовищном злодеянии.

— Простите, миссис Фашеи, я хотел вернуться, но задержался...

— Задержался! Ха! Вы, художник, воображаете, будто вам позволены дурные манеры. Он задержался!

Моника попыталась прийти на выручку.

— Мама, вы совсем его ошарашили!

— Так ему и надо. Надеюсь, теперь ему стыдно.

— Очень стыдно, миссис Фашеи. Уверяю вас, я...

— Я не переношу, когда приготовленный мной обед нарушают чьи-то нелепые выходки. Если хотите вести себя эксцентрично, отправляйтесь в Челси.

Моника попыталась удержать свекровь:

— Хватит с него, мама. Я думаю, урок он усвоил. Верно, Кола?

— О да, — с готовностью ответил тот. — Я больше никогда не буду.

— А теперь, мама, посмотрим, что творится на кухне. Банделе, убедите Колу, что это не всерьез, а то он опять сбежит.

— Как это не всерьез? — И все же миссис Фашеи позволила увести себя на кухню.

Кола был озадачен, и Банделе протянул ему стакан:

— Выпей и успокойся. Все кончено.

— Что кончено?

— Испытание огнем. Так у нее заведено.

— Но она же действительно сердилась!

— Когда она с кем-то знакомится, она всегда находит casus belli[1]. Особенно с теми, кого считает друзьями Айо.

— В этом есть ирония.

— Ты же пытался выгородить его? Или, может, наоборот? Ты врал так нелепо, что и ребенок бы догадался.

— Что ты имеешь в виду?

— Сам знаешь.

— Послушай, ты что, ему крестный отец?

— Я уверен, ты смог бы соврать поудачней, если бы захотел.

— Заткнись!

— Почему ты не даешь им самим разобраться в своих делах?

Вернувшаяся с деревянными блюдами миссис Фашеи не обращала внимания на гостей. Моника пыталась возражать:

— Давайте подождем Айо.

— Вздор. Эй, вы! — Кола подпрыгнул. — Ваш друг просил вас его подождать?

Кола пробормотал что-то невразумительное.

— Вот видите. А я вам скажу, что он сейчас наверняка обедает у профессора.

— Кола сказал, что он поехал в лабораторию.

Она громко расхохоталась.

— У мужчин странные представления о чести. — Она уставила стол угощениями. — Эти верные друзья воображают, будто я не знаю своего Айо. Он ведь, некоторым образом, мой сын. Ладно, ладно. Усаживайтесь куда угодно.

— Ешьте побольше, — шепнула Моника Коле.

— Мой сын меня ославил, — продолжала миссис Фашеи. — Скажем, как мне прикажете себя вести? Я не могу видеть его друзей, не подумав, что про себя они говорят: «Вот женщина, которая распоряжается сыном, как хочет», А это неправда. Просто он слишком много обо мне болтает.

— Наверно, он любит вас, — сказал Банделе.

— Любит меня? Отчего? Было бы, конечно, противоестественно, если бы он не питал ко мне никаких чувств, но это само собой. Что же касается любви, то это другой вопрос. Скажем, я очень люблю Мони — а это ни к чему. Но я правда люблю эту глупую девочку — она временами бывает совсем глупой. Но меня заботит ее счастье.

Предчувствуя надвигающуюся беду, Моника забеспокоилась. Она пробормотала, что надо накормить Юсеи, и вышла из-за стола.

— Если бы меня не заботило ее счастье, я попыталась бы их примирить. Вместо этого я прямо говорю ей: «Уезжай. С моим сыном счастья тебе не будет».

Изумленные серьезностью сказанного, Банделе, Эгбо и Кола глазели на нее, как выпотрошенные рыбы.

Она громко расхохоталась и заговорила резко, с вызовом:

— Ну-ну, я вас шокирую. Знаете ли, в разрушенной семье нет ничего загадочного. Уж я это знаю. Или, может, вы скажете, что я не вправе давать советы? Но я не люблю разводить сентименты.

— И это лишь сентименты, миссис Фашеи? — сказал Банделе.

— А что же еще? Я не жила с отцом Айо двадцать — нет, пятнадцать — лет. Я вижу, когда брак поддерживают одни сентименты. — Подавая тарелку Коле, она заколебалась. — Это острое блюдо, но я терпеть не могу нигерийцев, которые не едят перец. — И она злорадно подбавила перца. Она подтолкнула другую тарелку Банделе и, отбивая такт ложкой, проговорила: — Вы думаете, я не слишком забочусь о сыне?

— Нет, что вы. Но мне кажется, если вы скажете, чтобы Айо развелся с женой, он разведется.

— Да нет, вы хотели сказать, что, если бы я посоветовала Айо не разводиться, он бы повиновался.

— Согласен, — признал Банделе. — То же самое.

— Нет, молодой человек, не то же самое. О да, если бы я хотела, чтобы Моника осталась — а этого я хочу, — она бы осталась, но какое это имеет касательство к их браку? Лучше им разойтись сейчас, пока у них нет детей. Я скажу Айо то, что всегда говорила: «Решай сам. Делай что хочешь». Я ответила то же, когда он написал мне, что женится на белой девушке. Я знала, что из этого выйдет, и поэтому велела Мони готовиться ко всему.

Когда-то Кола не осмелился бы поднять глаза. Теперь же он осматривал гостиную, не понимая, отчего не чувствует никакого подъема. Не такого оправдания себе он искал. Когда Моника сказала ему о словах свекрови, перед ним возник образ ожесточившейся женщины. Теперь он был вынужден переменить мнение.

Она обратилась к Банделе:

— Вы не женаты, я знаю, а ваш друг?

Кола с опаской взглянул на нее, но не нашел за вопросом задней мысли.

— Вы женаты? — она обращалась прямо к нему.

— Нет.

— Может, у вас есть дети?

— Нет.

— Не стоит казаться таким добродетельным. Вы, вероятно, знали, что делали. Слишком много молодых людей не знают или им безразлично.

Вошла Моника.

— Юсеи не появлялась?

— Иди сюда, девочка, посиди с нами. Ты и твой муж бросили гостей на меня. А кто я — прислуга?

Моника опустилась в кресло.

— Мама до сих пор проявляет характер?

— Лучше бы ты сама научилась проявлять характер. Знаете, эта глупая девочка чуть не сбежала домой через неделю после приезда. Я пошла встречать их на пристань и, когда увидела, как она опирается на руку Айо, то испугалась до смерти. Я сама часто бываю дурой. Знаете, что я сделала? Разревелась. Но Мони не поняла, она подумала, будто я разочарована или что-то вроде. Она решила, что мне не понравилась. Глупее белых девушек никого не бывает.

Глядя на Монику, Кола спросил, не заботясь о том, что может подумать Банделе:

— Вы сами придумали звать ее Мони?

— А то кто же? Не мой же сын! У него воображения столько же, сколько у его отца. Вы, может, подумали, что он сам зовет ее Мони? Это было бы так естественно, лучшего имени не найти. Но нет, он зовет ее «дорогая». А меня он зовет «мама».

— Нельзя осуждать детскую привычку, — сказал Банделе.

— Детскую привычку? В детстве он не звал меня мамой. Он научился в Англии. И что особенно мерзко, так это то, что он так зовет меня только на людях. Почему? Объясните мне, почему?