Интерпретаторы - Воле Шойинка

— Вы что-то подозреваете, — наконец произнес Саго. — Можете прямо сказать, можете промолчать, я все равно ухожу. И если мой довод вас не устраивает, найдите себе другой.

— Вы толчете воду в ступе, опять в вас это английское...

— Ради бога!

— Да, и вы сами знаете... «Очень любезно с вашей стороны, но я не могу остаться». Так же мой приятель-танцор отказывался от обеда. Терпеть не могу притворства. Скажите, что думаете, я хочу знать.

Саго оглядел его с сожалением и направился к выходу.

— Погодите, — Голдер почти умолял. — Скажите мне что-нибудь, только честно. Вы боитесь меня?

От неожиданности Саго раскрыл рот.

— Не надо удивляться. Мне нужен честный ответ. Вы боитесь меня?

— Боюсь вас?

Снова Саго пришлось сдаться. Он не собирался выказывать презрение, не хотел выводить Голдера из себя.

— Боже, вы же сильный, уверенный в себе человек, правда? Я это понял с первого взгляда. Чертовски самоуверенный. Вы сильный африканец, который ничего не боится. Откуда в вас эта самоуверенность? Я спрашивал, в чем ваша суть, но вы не ответили. Сильный, молчаливый, гнусно самоуверенный тип, ничего не боитесь.

— Я могу постоять за себя, — поддразнил его Саго. — А в чем дело?

И он подумал, что Голдер безумен. Сумасшедший. Будь у него в руках нож, он бы меня зарезал. Но отчего? Что я ему сделал?

Американец заговорил, медленно и неуверенно:

— Вы думаете... вы боитесь, что я буду к вам приставать? Так? Вы считаете, что я гомосексуалист?

— Боже, нет. — Мысль поразила Саго, и он, не думая, тут же отверг ее. — У вас несколько женственные манеры, и все.

— Ну-ну, будьте откровенней.

— Я же сказал. Послушайте, мне приводилось бывать в местах, где возможны любые извращения, но из-за этого я не обязан делать поспешные выводы. Я родился в относительно здоровом обществе...

— Вздор! — набросился на него Голдер. — Черта с два — относительно здоровое общество! Вы думаете, я ничего не знаю о ваших эмирах и их мальчиках? Вы забыли, что я историк. А что скажете об изысканных вечерах в Лагосе?

Саго поднял руки.

— Вы знаете больше, чем я. С вашего позволения, я останусь при своем невежестве. Кроме того, я устал. Слушайте, я только хочу сказать, что ни в чем вас не подозреваю. Жизнь отучила меня от поспешных выводов. И вообще, поговорим в другой раз.

Голдер успокоился.

— Я довезу вас.

До этой минуты Саго говорил то, что думает, начистоту. Он окружал себя стеной в обществе, где секс лежал в основе градостроительства, где парковые решетки вешали головой вниз, прозревая в них неожиданную символику. Живя в Америке, он не мог допустить, что из каждых пяти его знакомых трое — гомосексуалисты, а четвертый живет с собственной матерью. Он просто опускал железные шторы и применял приемы дзюдо, когда в темноте кинозала его касалась чья-то недвусмысленная рука.

Боясь ложно понять собеседника, он не обращал внимания на намеки и предложения, но там, где вопрос стоял прямо и откровенно, он бил ребром ладони по протянутому запястью и заслужил репутацию нелюдима.

— О чем вы думаете?

— Давайте не будем.

Голдер вывел машину на проспект, обсаженный мимозами.

— Видите ли, — сказал он, — я люблю мужчин.

То ли Саго был этой ночью необычайно туп, то ли ни разу не вслушался в слова собеседника, но Джо Голдеру пришлось повторять свое признание все более настойчиво, и когда смысл дошел до Саго, тот проклял свое тугодумие.

— Я хочу сказать... Это правда. Я именно так люблю мужчин, именно так. Я думал, вы знаете.

— Увы, не знал.

— А я-то думал. Я не мог понять, почему вы не согласились остаться. Но вы ведь даже не подозревали?

— Я не всегда такой толстокожий. Очень трудно что-либо объяснить. Видимо, эта мысль мелькала... не знаю, отчего я ее упускал. Наверно, такая реакция. Когда я не понимаю, чем человек болен, мне в голову не приходят модные недуги.

— А мне казалось, что это так очевидно.

— Видите ли, я хорошо узнал тайную европейскую мечту лишить человека пола, и она приводила меня в бешенство. По-видимому, от этого у меня и выработалась такая реакция. Но несмотря ни на что я превзошел себя... наверно, меня доконала выпивка.

— Знаете, вы мне даже не сказали своего имени.

— Обычное дело при случайных знакомствах. Не правда ли?

Теперь, когда сознание Саго прояснилось, он не старался щадить собеседника. Он заметил книгу на заднем сиденье рядом с собой и поднес ее к свету.

— Это «Другая страна», последняя вещь Болдуина. Читали?

— Я бы назвал ее «Другая мораль».

— Вам не нравится?

— Она напомнила мне другое название: «Эрик, или Мало-помалу». В нем слышится анальная одышка.

— Вам нравится быть вульгарным, — сказал Джо Голдер.

— А вам? Почему эта книга лежит в машине? Вы предлагаете подвезти студента, и уже готова почва для искушения.

— Вы хотите меня оскорбить?

Остаток пути они провели в молчании. Голдер остановил машину у подъезда и с надеждой сказал:

— Ну так как?

— Что как?

— Приглашение остается в силе. Можете остановиться у меня когда угодно.

— Благодарю, но, откровенно говоря, вряд ли воспользуюсь.

— Из-за того, что я вам сказал?

— В сотый раз говорю вам, что могу за себя постоять.

Это всегда действовало, как пощечина.

— Ах да, я забыл, — и снова хихиканье недоноска, — вы такой большой, сильный. Большой молчаливый африканец.

Банделе открыл ему дверь,

— Это что, машина Джо Голдера?

— Да. Благодарю за переживания. От всей души.

— В чем дело?

— Сначала Петер, потом сборище отечественных выродков, потом этот Джо Голдер. Надеюсь, у тебя больше не будет сюрпризов.

— Понимаю. Боже, тебя надо было предупредить.

— Ничего. Видимо, журналисту надо пройти через все. Беда в том, что из этого ничего не пойдет в газету.

В доме Фашеи настало время обеда. Такие обеды были всегда непобедимым искушением для чревоугодника Банделе, ибо после семейных распрей мать Фашеи являла чудеса кулинарии. Что касается платы, она была невысокой, ибо Банделе не слушал того, чего не хотел слышать, в нужный момент произносил подходящие случаю звуки и все время принюхивался к ароматам, доносившимся с кухни.

Вышколенная Моника разлила выпивку и удалилась. Едва дверь закрылась, Фашеи припер Банделе к стенке.

— Ты все видел, не так ли? Ты видел, что произошло. Ты видел, как эта женщина меня опозорила.

Банделе развел руками.

— Ничего особенного. Никто не обратил внимания.

— Как ты можешь так говорить? Послушай, Банделе, ты всегда говоришь мне правду. Верно? А Кола, он ведь тоже был там? — Фашеи глядел на Колу, но обращался к Банделе. — Он был на приеме?

— Нет, — твердо сказал Кола.

— Разве он не был? Мог бы поклясться, что это он танцевал с Моникой после скандала.

— Нет, это был не я. — Кола повернулся к Эгбо.

— Я что-то не припоминаю там Колы, — сказал Банделе.

— Понимаешь, какая беда? Я хочу сказать, что все было бы в порядке вещей, если бы я женился на безграмотной девке, только чтобы хвастаться белой женой. Скажи мне честно, разве я такой?

Банделе пробормотал, что Моника о'кей.

— Понимаешь, как она меня ославила? Как будто она не знает простых правил этикета!

— Погоди, Фаш...

Но Фашеи перебил его:

— Ты не хочешь взглянуть на вещи с моей точки зрения... Минутку. — Он подошел к двери и прислушался. — Все в порядке, они с мамой разговаривают на кухне. Знаешь, что сказала ей жена профессора? Она сказала, что больше не потерпит Монику в своем доме.

— Ужасно, — пробормотал Банделе.

— Теперь ты меня понял? Так себя вести в приличном обществе. Почему? Иногда мне кажется, что Моника просто не уважает африканцев. Другого объяснения я не нахожу. Вела бы она себя так в доме белых? Если бы профессор был белым, вела бы она себя так же?

— Ты ходил к профессору? — спросил Банделе.

— Нет еще. Но надо пойти и извиниться. Конечно, сделанного не воротишь. Ты знаешь, что там был министр? Да и еще несколько важных особ. У Огвазора большие связи. Там было четыре президента компаний и несколько постоянных секретарей. После этого, Кола, карьера моя погублена.

— Да-да, разумеется.

— Давайте посмотрим правде в лицо. Университет — это только трамплин. Политика, бизнес, не говоря уже об иностранных фирмах, которым обязательно нужен директор-нигериец. Вы художник, Кола, но и вы понимаете, что все это средства для достижения цели.

Кола сделал вид, что не слышит.

— Всю ночь я не мог уснуть. Я так рад, что вы пришли. Мама прекрасный советчик — я съездил за ней с утра, — но по-настоящему можно поговорить только с людьми своего поколения. А мама слишком любит Монику. Она потакает ей во всем.

— Что же сказала мать?

— Пока ничего. Она говорит, что сначала хочет выслушать Монику. Как будто можно что-то прибавить!

— Пошли на балкон, Эгбо.

В гостиной остались Фашеи и Банделе. Эгбо шепнул: