Рейд. Оазисы. Старшие сыновья - Борис Вячеславович Конофальский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Всё это было странно, по меньшей мере. Это не лодка, которой управляет всего один человек, это баржа этак в полтысячи тонн, ну, насколько инженер мог судить, конечно. Жив или нет? Сиди гадай. Горохову начинало печь голову, он всё ещё держал фуражку в руке. Нужно было убираться отсюда. Его схрон был в трёх сотнях метров от выскочившего на берег судна, начинать его сейчас выкапывать – да нет, конечно, дурь! Даже просто находиться тут, и то было опасно. Уходить. Уходить надо. Тем более, солнце начинало садиться, скоро начнёт темнеть, и тягач, которой он должен был встретить в степи, уже, наверное, ехал к участку. Но инженер не уходил, было в нём почти врождённое, почти генетическое простое понятие. Понятие человека, который родился и вырос в степи. Понятие, которое Горохов так почти и не научился переступать. Он с детства усвоил простое правило: нельзя беспомощного человека оставлять на солнце, если он, конечно, не твой враг. И ведь сейчас он не был уверен, что человек, лежащий на палубе, мёртв. Инженер просто не мог встать и уйти к мотоциклу, завести мотор и уехать, оставив человека в беде на солнцепёке. Он нахлобучил фуражку. Встал во весь рост над обрывом и, отодвинув респиратор, крикнул вниз:
– Эй, на барже, есть там кто-нибудь? – подождал пару секунд и снова крикнул. – Эй, есть кто там? Люди, помощь вам нужна?
Никто ему не ответил, а человек, лежащий на раскалённой палубе, не пошевелился.
«Не пожалеть бы потом», – подумал инженер и начал спускаться с обрыва на берег.
Спустился, это оказалось самым лёгким в этом деле. А вот вскарабкаться на борт баржи, когда он метра на два возвышается над поверхностью, при том, что до самого борта ещё метр воды, в которую ой как не хочется попадать ногами, было уже не так легко. Но и это у него получилось: прыгнул, зацепился и, упираясь в борт ногами, влез на палубу. Огляделся. Ничего особенного, давно не крашеное, плохое железо. Везде ржавчина. Рваный трос, песок в щелях, он даже заметил паутину в темном углу, видно, хозяин посудины пауков не боялся. Может, и лежит после укуса белого паучка.
«Да, кораблик-то неухоженный». Он не спеша пошёл по палубе к лежащему на ней человеку. А сам ещё поглядывал на стёкла рубки – не мелькнёт ли за ними кто? Нет, никто не мелькал. Тарахтящий дизель и чёрный дым, клочьями долетающий до инженера, – больше ничего его внимания не привлекало. Он подошёл к лежащему на палубе; теперь сомнений не было, человек был мёртв. Он пролежал тут весь день, а денёк-то был не из прохладных. Пятна солнечных ожогов покрывали все незакрытые материей части его тела. И пятна были странные, инженер таких ещё не видел. Они были бурые, а не алые, и на них не было водяных волдырей. Даже переворачивать труп Горохов не захотел, смерть была очевидна, пулевых отверстий и крови на одежде видно не было, а выяснять причину ему почему-то не хотелось. Умер и умер. Он встал, но прежде чем покинуть посудину, всё-таки решил проверить рубку: неужели этот человек был тут один? Подошёл к ней. Заглянул вовнутрь. Ничего не разглядел. Стёкла сильно запылённые, но он обратил внимание на то, что сами стёкла очень неплохие, двойные, и уплотнители у них отличные. Он даже постучал пальцем по стеклу. Оно сидело крепко, не болталось, как в рубке у Жупана. Горохов подошёл к двери и дёрнул её на себя. Некрашеная, но крепкая, на хороших петлях и тоже с хорошим уплотнителем. Баржа – старый хлам, а рубку, видно, держали в порядке. Это первое, что пришло ему на ум. Он заглянул в открывшийся проход и сразу увидал ноги лежащего на спине человека. И этот человек был разут: это у них стиль такой что ли?
Инженер аккуратно входит в рубку. Ну, с этим трупом вопросов нет. Этот бедолага раскроил голову, затылок, об острый угол распределительного шкафа. Неужели он упал и так сильно ударился, когда баржа вылетела на берег? Мужчина был нестарый, и лицо у него было на удивление чистым, без намёка на проказу.
«Ну, на медикаменты он себе зарабатывал, но почему без обуви? И оружие? Где оно?». Горохов оглядывается. В углу рубки видит двустволку, она стоит в специальном стеллаже. Патроны тут же. Он подходит, берёт оружие в руки, на нём толстый слой пыли. Двустволкой сто лет не пользовались, даже в руки её не брали. Он ничего не понимает. И вдруг чувствует то, чего не чувствовал уже давно. Ему вдруг стало холодно. Не то чтобы он замерзал, просто на контрасте с жарой, в которой он пребывал постоянно, прохлада, идущая снизу, из люка, который вёл под палубу, была как минимум непривычна. И это был явно не кондиционер. Кому это нужно охлаждать воздух в трюме, да ещё до двадцати градусов. Для кого? «Рефрижератор?».
Горохов настоял, чтобы на барже с оборудованием Баньковский привёз один не новый столитровый рефрижератор для производства льда. А тут-то зачем такой холод? Что там перевозят? Он заглянул вниз. Там горел свет, и оттуда продолжало тянуть холодом. Нужно, конечно, было убираться отсюда, но раз уж залез… Горохов по привычке взводит курки на обрезе и начинает спускаться вниз по трапу. Трап узкий, угол спуска большой, ступени от холода в конденсате, как бы не слететь вниз. Он, придерживаясь за поручень, всё-таки без происшествий спускается в трюм. Холодно. Теперь, помимо тарахтящего дизеля, слышится ещё и урчание другого агрегата. Точно, это рефрижератор.
На двери, которая ведет в следующее помещение, что-то белое. Он проводит по этому белому пальцами. Даже через перчатки чувствуется обжигающий холод. Инженер читал ещё в детстве про это, это замёрзший конденсат – изморозь. Ему становится ещё интереснее.
«Это что же они такое холодное возят, неужели лёд для Папы Дулина? Целыми баржами? – звук работавшего компрессора доносится прямо из-за переборки. Он чувствует вибрацию через подошвы. Да…морозилка за стеной. – И что же там? Ну, не откроешь – не
