Лабух - Владимир Некляев

— Ли — Ли!..

Великан отшатнулся, запахиваясь в черный плащ, по всем углам квартиры, где пахло смертью, разбежались в темень великанчики… Дартаньян топтался по мне, укладываясь, и набросился на мой крик — вгрызся в бедро. Он уже во второй раз в том же месте раздирал мне бедро, грызучий батон на роликах… Для одной собачьей жизни это слишком. Был бы он моей собакой, я б ему голову грызучую оторвал…

Поколачиваясь от кошмара, я встал и подался в ванную, чтобы смыть кровь и чем–нибудь перевязаться… Надо было бы йод найти, да где его искать в чужой квартире?.. На полочках в ванной ничего аптечного не нашлось.

Я заночевал в квартире Рутнянских, заставил себя переночевать в этом доме, в комнате Игоря Львовича, подумав, что Ли — Ли, если вернется, придет сюда. Еще я придумал, что так мне удобнее будет, не перебегая из подъезда в подъезд, накормить утром и выгулять Дартаньяна. Что–то нужно было, кроме Ли — Ли, придумывать… Чтобы не казалось, будто я без нее уже минуты лишней прожить не могу.

Ночью я искал ее везде, где она могла быть. Оставив на балконе нагую, залитую луной, Лилию, привидение, едва не подменившее Ли — Ли, я вдруг показался самому себе пустотой в пустоте, почувствовав сквозное, невыносимое одиночество. Одиночество не вообще, не без всего и всех — одиночество без Ли — Ли, и от жандармерии я уже не шел, а бежал к вокзалу, чтобы схватить такси. «Чеченец какой–то возле нее крутится…» — сказала, прощаясь, Зоя, но какого и где искать мне чеченца? — надо Поля найти. Понятия не имея, где живет Поль, я заехал, чтобы узнать адрес, ко второй своей жене — дверь открыл немец в пижаме. Марте всегда хотелось, чтоб я в пижаме ложился спать, отец ее спал в пижаме, Марта мне пижамы эти на все праздники дарила, подбирала, в какую пожелаю залезть, я не в одну не пожелал, поэтому она на немца меня и поменяла. Немец держал меня в двери, не будил ни Марту, ни Роберта, бормотал: «Nacht… ночь…» — боясь, может быть, что я Марту ночью забирать приперся, будто я днем ее забрать не мог. Марта, наконец, сама вышла из спальни, также в полосатой пижаме, это уже немец ее в пижаму завернул, со мной она не спала в пижаме, встревоженная: «Что стряслось?..» — она все же волновалась, беспокоилась за меня, немка полосатая. Где живет Поль, точно она не знала: «На Зеленом Луге где–то, зачем он тебе среди ночи?..» — разбудила Роберта, и Роберт, разумеется, был в пижаме, только в клетку, а не в полосы, я опять подумал: «Кого немчура эта сделает из моего сына?..» Роберт сказал, что Полю можно позвонить, незачем к нему ехать, но мне нужно было видеть Поля — одного, или с чеченцем, или с чеченцем и Ли — Ли. Роберт засобирался ехать со мной, это лучше, чем не засобирался бы — он, значит, не совсем немец. Я записал адрес и обнял Роберта, потянуло его обнять: «Закатим еще гульбу ночную, сын, но в другой раз, не сейчас…»

Поль поджидал меня возле подъезда, Роберт все же позвонил ему — набрался порядка немецкого. Но, если Ли — Ли здесь, так она здесь, не сбежала, Ли — Ли из тех, которые пропадают, а не из тех, что сбегают. «Ли — Ли нет у меня, — сразу сказал Поль, — вы вообще не так все понимаете…» — «А как мне понимать, если она говорит, что спит с тобой?..» — «Она так говорит?..» — только и спрашивал Поль, я толкал его: «Веди в дом!..» — «Нет у меня Ли — Ли…» — «Пошли!..» — «Родители дома, что я им скажу?..»

Родителей его дома не было, Поль соврал, но не было у него и Ли — Ли. И чеченца не было — пидар был у Поля, хоть, наверное, и чеченец может пидаром быть, но это был преподаватель консерватории, которого я знал, поэтому Поль и не хотел мне его показывать… Или, может быть, из–за Роберта показывать не хотел, который вдруг со мной к Полю ночью засобирался? — да хрен тут разберешься, из–за чего!.. В туалете, куда я, обыскав все комнаты, ворвался и наткнулся на преподавателя, старая концертная афиша с моим фейсом висела… Преподаватель, сидя на унитазе, глаза долу опустил, сама застенчивость: «Роман Константинович, это, надеюсь, между нами…»

По дороге к Максиму Аркадьевичу я вспомнил все вычуры Поля при нашем знакомстве, поздравил себя с афишей в туалете и подумал, что только этого мне, лабуху, и не хватало…

Максим Аркадьевич не спал, сидел на кухне и слушал кассету с дуэтом Ли — Ли и Поля. Дога он, как только я в дверь позвонил и назвался, тут же в спальне закрыл, засуетился: «Может, выпьем?..» — «Вы ведь не пьете…» — «Коньяк ваш остался…» Я неловко должен был чувствовать себя перед человеком, у которого увел и дочь, и жену, но мне плевать было на всех, кроме Ли — Ли, я в самом себе не имел где быть, Максим Аркадьевич так и сказал:

— Роман, мне кажется, вы в самом себе не имеете, где быть.

Где может быть Ли — Ли, он не знал.

— Вам не найти ее, Роман… Вы потеряли ее — и все потеряют. Она слишком большой, невероятный дар, чтобы принадлежать кому–то.

Я попытался мозги ему вправить:

— Максим Аркадьевич, ваша дочь пропала!

— Как вода сокрыта в воде, так Ли — Ли сокрыта в Ли — Ли, — изрек на это Максим Аркадьевич нечто, видимо, из китайской философии… Он, мне показалось, попивал не только тот коньяк, который от меня остался, и тихо обрадовался, что я потерял Ли — Ли, а про то, что она вообще могла исчезнуть, пропасть — и думать не думал. Или полагал, что, если Ли — Ли все потеряют, она к нему возвратится?..

Должен в конце концов живой человек у кого–то найтись.

Я позвонил от Максима Аркадьевича первой своей жене, надеясь, что к телефону подойдет Камила, но после десятого гудка трубку взяла Нина. Спросонья она долго не могла сообразить, для чего я поднял ее с постели, спросила, сообразив: «А дочь свою ты бы этак разыскивал?..» — и долго будила Камилу, которая посоветовала мне не паниковать и не искать своих любовниц у бывших жен, потому что за Ли — Ли водится такое — пропадать.

— Я вас для более простых отношений свела, — зевнула в трубку моя дочь Камила.

— Ли — Ли пропадала раньше?.. — спросил я Максима Аркадьевича. Он ответил, что каждый из нас, как только рождается, так пропадает.

— С чего вдруг пропадает?

— Потому что полезным становится для кого–то или для чего–то… Для меня, для вас… Для любви, для ненависти… Каждый пропадает из–за полезного в нем, а полезное можно отыскать во всем, поэтому не пропадает лишь то, чего нет…

— А коньяк? — налил я еще рюмку. — Вреден ведь…

— Полезен, — не согласился и выпил со мной Максим Аркадьевич. — Пьяница осознает полезность бесполезного… Радость цветка, который не вырос, поэтому невозможно его сорвать…

Я вспомнил свой беспробудный запой после развода с Мартой: и впрямь о чем–то таком я запойно думал… Ощущал тоскливо, что все полезное — прах.

— Вы разве пьяница?

— Я философ…

— Это одно и то же?

Максим Аркадьевич подумал и ответил:

— Похоже… Но не одно и то же.

— Тогда откуда вам знать, что и как понимает пьяница?

— А вот это вопрос! — подался ко мне и ухватил за локоть Максим Аркадьевич. — Вы хотя бы немного, хоть как–то представляете, какой задали вопрос?

Я никак не представлял.

— Какой?..

— Ну, какой?.. — сжимал он так мне руку в локте, что едва я высвободился, подумав: «Не для этого ли нужна ему Ли — Ли?..»

— Случайный… Можете не отвечать.

— Нужно ответить, это важно! — занервничал Максим Аркадьевич. — Только как бы попроще… — Он поставил рядышком две рюмки. — Видите, они во всем совершенно одинаковые. Но представьте, будто они мыслят… И тогда одна обязательно думает, что она не такая, как другая. Каждый думает, что он не каждый, и так оно и есть, но тот, кто постиг Дао, способен быть каждым, своим я войти в я иное… Я способен быть Ли — Ли, быть не с ней, а ею!.. Стать пьяницей, не выпивая, понимаете?..

Я даже не пытался понять и сказал:

— Что ж, дешево обойдется…

Максим Аркадьевич вздохнул безнадежно и наполнил рюмки, одна из которых думала, будто она не такая, как другая.

— Послушайте… — магнитофон щелкнул и замолк, Максим Аркадьевич переставил кассету. — Вы слышите, чувствуете, какая радость и воля?.. — Ему все же не терпелось растолковать мне что–то. — Однажды древний китайский философ, прогуливаясь по берегу реки, заметил, что радость рыбы — привольно играться в воде, а ему возразили, что он не рыба, чтобы знать, в чем радость рыбы… Что бы вы ответили на его месте?.. — И, не ожидая ответа, Максим Аркадьевич спросил по привычке своей безо всякого перехода. — Послушайте, Роман, если бы вы один, совсем одинешенек остались, что бы вы делали на моем месте?..

На это я мог ответить.

— Искал бы тех, с кем был не один.

— А разве тогда, когда вы были с ними, вы были не одиноким?..

Вдруг он не понравился мне, совсем не глянулся.

— Вы онанизмом когда–нибудь занимались, Максим Аркадьевич?

— Нет! — ответил он поспешно, хоть, конечно же, занимался. — К чему вы спросили?