Палач. Костер правосудия - Андреа Жапп

– Она в Ножане, да?

Новый утвердительный кивок.

– А почему именно Мадлен? – настаивал Ардуин.

– Я ничего больше не знаю, – буркнул фермер с самым упрямым выражением лица.

Ардуин Венель-младший знал, что это тоже ложь, но больше он ничего не смог добиться.

Палач уже подошел к Фрингану, когда снова раздался голос Фортена:

– Это, знаете ли, такая девушка… Вы уж с ней понежнее. У нее… есть внебрачный ребенок, он в деревне… Гарен Лафуа ничего не знает. Она не хотела этих денег, лишь бы сказать правду, но ведь несколько денье значили очень много для нее и ее сына.

Венель-младший резко остановился и сделал несколько шагов назад к фермеру.

– А каким образом тебе это все стало известно?

Мягкая улыбка показалась на губах у низкорослого мужчины, когда он смущенно произнес:

– А я воровал у Лафуа для нее.

Внезапно выпрямившись и бросив на Ардуина злобный взгляд, он заявил, грозно тыча в него пальцем:

– Но учтите, здесь не было ничего такого! Она не из тех, кому можно лазить под юбку. Никто, достойный называться человеком, так не поступил бы. Она пострадала от одного из тех негодяев, которые берут женщину силой и бьют ее, если та упрямится. Да ничего я особенного у них и не брал: несколько поленьев здесь, немного яиц и овощей там, чтобы она могла заплатить за содержание своего малыша… Матушка Мюриетта, она, знаете ли, была скупердяйкой. Скверная женщина, я об этом уже говорил. Да она бы эти яйца лучше свиньям скормила, чем позволила бы кому-то отдать. После того, как произошло это… преступление, Мадлен попросила у меня совета, и я ей сказал держать рот на замке.

– Это не она ли в тот ужасный день отправилась с другими служанками стирать белье?

– Нет, но я вам ничего не говорил.

Ардуин Венель-младший подумал, что поступил очень проницательно, оставив за собою еще на одну ночь комнату у матушки Крольчихи. Он возвращался в Ножан-ле-Ротру. Собаку, у которой еще не было имени и которая виляла хвостом при виде своего нового хозяина, он с удобством устроил во внутреннем дворе, надеясь, что она не сожрет обитателей курятника.

20

Окрестности Ножан-ле-Ротру,

октябрь 1305 года или чуть позже

Стоя на коленях у кровати своего пятилетнего сына Гийома, Маот де Вигонрен молилась. Она сжимала обеими руками его маленькую горячую ручку и время от времени поднимала глаза на влажное от пота ангельское личико. И отказывалась признавать, что нежные детские черты искажает агония.

Раздавшийся рядом легкий шелест одежды заставил ее повернуть голову. Агнес де Маленье, ее свояченица, стояла позади, молитвенно сложив руки. На лице ее застыло выражение полнейшей опустошенности.

– Пришел ли он в сознание, сестрица?

– Нет, дорогая Агнес. Но я уверена, что теперь он дышит гораздо легче. Ужасная диарея прекратилась, так же как и рвота.

Из сострадания к несчастной матери, которая старалась утешиться как могла, Агнес молча покачала головой. Только что ушел прославленный доктор Антуан Мешо, известный своими обширными знаниями и врачебным искусством. Избегая взгляда Агнес и баронессы-матери Беатрис де Вигонрен, он прошептал:

– Дамы… Я вынужден объявить, что следует готовиться к худшему. Молите Бога о милости… я не уверен, что маленький Гийом переживет ночь.

Стон сорвался с губ Беатрис де Вигонрен. Перекрестившись, она спросила отрывистым голосом:

– Мессир доктор… Я… Скажите, это болезнь желудка, или желчь течет слишком медленно… или это проклятие?

– Мадам, я не верю в проклятия, и в то же время все прочие предположения исчерпаны.

– Вы считаете, что это не тот случай? – сдавленным голосом произнесла Агнес де Маленье, с трудом удерживая слезы.

– Нет, не думаю.

– Опасная болезнь? Из тех, что исчезают, чтобы затем появиться вновь? – настаивала Беатрис де Вигонрен.

Доктор осторожно подытожил:

– Ваш супруг, мадам, скончался больше двух лет назад. Ваш сын Франсуа, отец Гийома, – восемью месяцами позже. Эпидемии распространяются намного быстрее. Я все же надеялся, уверяю вас, что мне не придется наблюдать ужасную агонию еще одного члена вашей семьи. К моему сильнейшему отчаянию, теперь ваш внук может нас покинуть; у него те же симптомы, что у его деда и отца. Болезнь не затронула больше никого из живущих в доме.

– А… может быть, у него отравлена кровь? – подсказала Агнес де Маленье.

– Кровь, которую я ему пустил вчера, была нормальной – жидкой и хорошего карминового цвета, – возразил доктор, который по примеру своих собратьев по профессии практиковал многочисленные кровопускания[149]. – Впрочем, легкость ее истечения меня удивила в случае с мессиром вашим отцом, учитывая его возраст. Кровь стариков, которые любят хорошо покушать, чаще всего очень вязкая.

– Я… Господи Иисусе, я ненавижу себя за эту эгоистическую мысль в такой момент, но я опасаюсь за жизнь своего сына Этьена, – прошептала Агнес.

– Успокойтесь, мадам, мы будем наблюдать за ним вдвое тщательней, – постарался утешить ее Антуан Мешо. – Для своих четырех лет Этьен достаточно крепок, он просто бурлит от переполняющей его жизненной силы.

– Конечно, старость ослабила моего отца, но мой брат Франсуа, он же был крепок, как дуб, – продолжила она.

– Прошу вас, мадам, не забивайте себе голову этими ужасающими безумными мыслями. С маленьким Этьеном ничего не случится. Если вы считаете это необходимым, я буду приходить и осматривать его каждую неделю.

Агнес прикрыла глаза в знак согласия, Беатрис де Вигонрен сделала то же самое и снова заговорила:

– Если… если Гийом умрет… прямая ветвь рода Вигонрен, его имя угаснет вместе с ним. Боже милосердный, какая несправедливость! Сеньор доктор, я уже потеряла троих сыновей. У меня остается только моя дорогая дочь Агнес и ее сын. Впрочем, я нежно люблю и свою своячницу Маот, и должна сказать, что эта любовь вполне ею заслужена, но она же не совсем нашей крови.

Антуан Мешо печально опустил голову. Семейство Вигонрен было известно своим благородством, набожностью и справедливостью. И все же с недавнего времени над ними разразились несчастья. Шесть лет назад средний, Жан, погиб от несчастного случая на охоте. Он приблизился к раненому оленю, полагая, что тот уже в агонии и следует прекратить его страдания. Но олень внезапно поднялся и разодрал его своими рогами. У Жана, как и у всех мужчин этой семьи, были крепкие кости, поэтому целых два дня он противился смерти, пока она наконец не восторжествовала. Двумя годами позднее младшего, Филиппа, нашли на опушке леса, неподалеку от Рапуйер, ограбленного и буквально истыканного ножом. На убитом оставались только сапоги. Расследование пришло к заключению, что это убийство совершено бродягами-грабителями. Прошло еще чуть меньше года, и Франсуа, старший, присоединился к своим братьям, уже представшими перед лицом Создателя. Причиной этого явилось то, что баронесса Беатрис де Вигонрен назвала опасной болезнью.