Секта-2 - Алексей Колышевский

Предсказанное Моисеем начало сбываться в пятый год после его возвращения и появления при дворе нового фараона. И лишь когда снег, выпавший в самый разгар летней засухи, сменившейся вдруг в одночасье на лютую стужу, оказался в руке фараона нетающим плотным комком, когда правитель Египта с воплем, словно после ожога, принялся трясти рукой и подпрыгивать на одном месте, находясь в крайней степени безумного своего возбуждения, – тогда, немного успокоившись, Баенра сдался. Он повелел казнить всех своих личных горе-звездочетов, не предсказавших то, о чем несколько лет назад догадался Моисей, наблюдавший движение звезд из того самого места, где когда-то он, будучи еще совсем юным, слушал рассказы Кафи о законах вселенского пространства. Снег и резкое похолодание оказались куда лучшим аргументом для того, чтобы Баенра даровал наконец евреям свою особую милость. При этом он вел себя отнюдь не подобающим правителю столь великой страны, как Египет, образом – всячески издевался над Моисеем, называя его далеко не самыми лестными словами. Однако мудрец лишь терпел и смиренно молчал – цель его была близка как никогда, да к тому же мудрости не свойственно отвечать на глупость, ей более к лицу безмолвие.

И сейчас тем более не время было для напыщенных ответов и поучений. Моисей многое мог бы сказать этому раскрашенному попугаю, но огромная, растянувшаяся на шестнадцать километров живая шеренга, в которую люди построились, словно для дальнего военного марша, ожидала его и не двигалась с места.

– Прошу тебя, повелитель. – Моисей встал на колени перед троном, и сейчас сандалии фараона были на уровне глаз жреца и воина. – Позволь мне в последний раз увидеться с моей матерью. Разреши увидеть ее захоронение, в последний раз прикоснуться к милому образу, вырезанному на крышке ее саркофага!

– С твоей матерью? Но я не знаю женщины, родившей тебя. Я никогда прежде не видел ее, не знаком с нею, – лукавил фараон, с наслаждением поглядывая на распростертого внизу и, как ему казалось, униженного Моисея. – Назови мне ее имя, и, быть может, я смогу вспомнить о ней, рассказать тебе о ее участи.

– Тебе знакомо ее имя, о царь, равный солнцу. Это имя моей духовной матери, царицы Кафи. Позволь мне видеть ее тело, позволь побыть рядом, дабы я смог разговаривать с ее душой, созерцая оболочку, в которой прежде она заключалась.

– Кафи никогда царицей не была и никогда бы не стала царицей, – злобно ответствовал Баенра. – Она, как всем известно, по собственной воле свалилась с храмовой стены и разбилась о камни. Согласно моему указу ее тело давно вытащили из саркофага и сожгли. Мне не нужна никакая претендентка на трон – пусть и в забальзамированном виде, но ее тело, помещенное в саркофаг, оставалось бы пристанищем для звездного света души, связанной с ним невидимой нитью, было бы символом для многих смутьянов, каждый из которых готов разорвать меня, своего фараона, единственного законного правителя Египта. Ее душа могла бы вселиться в кого пожелала и натворить разных вредных для меня дел. Кафи сама спрыгнула с храмовой стены, она сознательно свела счеты с жизнью и превратилась, как все самоубийцы, в Носферату – ночную волчицу, пьющую кровь. Ты знаешь закон Египта, который гласит, что нельзя бальзамировать тела самоубийц, ибо души их никогда не попадут в подземное царство Анубиса, а вместо этого, будучи не в силах отойти далеко от своих тел, будут продолжать питать их, насыщая кровью живущих.

– Ты говоришь, и слова твои приняты мною с верой и смирением. Прощай же, царь. Оставайся всегда прежним: юным и мудрым. – Моисей встал с колен, без дальнейших слов повернулся и вышел из тронного зала, так и не попрощавшись с убийцей своей воспитательницы, кормилицы, наставницы. Он понимал, что любое неосторожное слово может вызвать новое изменение настроения, новую вспышку гнева у взбалмошного фараона, и тогда ожидавшим его людям вновь не суждено будет двинуться в путь. Поэтому Моисей не стал вступать с фараоном в открытый конфликт, но, выйдя из дворца, извлек из-под одежд то самое копье, снятое с древка, и на одной из нижних ступеней дворцовой лестницы начертил пятиугольник, в нем человека, голова и каждая из конечностей которого помещалась в соответствующем углу, а под пятиугольником все тем же острым наконечником копья провел горизонтальную черту и, обратившись лицом к дворцовым вратам, прошептал слова одного из самых страшных в магнесе заклинаний-проклятий. Пользоваться ими было запрещено даже жрецам: считалось, что нет заклинания, равного по силе «луцах» и «мак-бенак» – проклятиям, данным людям самим Сатаном. Лишь черные жрецы, объявленные вне закона после разгрома принцессой Кафи их главного храма и оплота в оазисе Дешиха, использовали их, укрывшись от чужих взглядов, в своих мистериях, да и то с великими для самих себя предосторожностями. Всякий раз заклятиям предшествовал сложнейший длинный ритуал, и лишь девять жрецов, собравшись вместе, могли по очереди произнести их ужасные слова. Моисей же был сильнейшим из жрецов египетских и, хотя служил белому магнесу, превосходно знал все приемы враждебной стороны, благо отличия в магических практиках отсутствовали, важен был лишь мотив практикующего и чистота его души. Моисей проклял фараона. Так он отомстил за смерть Кафи, и все это время копье, выкованное им из железа, однажды упавшего с неба, было в его руке.

Возле ворот Перависа Моисею подвели коня, покрытого пурпурной попоною, – особый знак, положенный лишь персонам царской крови. Моисей, когда-то усыновленный и воспитанный дочерью Рамзеса, и был принцем по сути своей, но никогда не заявлял своих прав на этот ненужный ему титул. Поднимая людей, сидевших прямо на земле или на собранных в дорогу узлах со всяким скарбом, он проскакал вдоль бесконечной живой шеренги и встал во главе ее, вверив себя и свой народ заботе единосущного Предвечного Бога. Моисей приказал отправляться в путь и повел людей в сторону пустыни, с тем чтобы добраться до морского берега, а там вплавь, на множестве нанятых для такого дела финикийских галерных кораблей, переправиться в Землю обетованную и вернуться в Иудею Исраэльскую. Копье при этом было вновь водружено на древко, и Моисей не выпускал его из рук, используя как посох и будучи готовым во всякую минуту обратить его против любого врага. Они шли всю ночь и, несмотря на растянутость колонны и казавшуюся невысокой скорость движения, каким-то невероятным чудом смогли пройти вдоль великой реки все расстояние от Перависа до того места, где Нил делает поворот и откуда теперь должна была начаться их прямая дорога через всю пустыню, до самого моря: многие километры переходов, бывшие не под силу никому из смертных, если бы не то самое вызванное парадом планет короткое изменение климата, когда обычная для этого времени года жара спала по меньшей мере вдвое. Рассвет застал людей у реки, они покрыли весь правый берег Нила на много километров по направлению против течения, севернее поворота, дальше которого идти вдоль спасительной воды было уже нельзя. Здесь Моисей решил устроить первый привал, дать людям и животным, которые были с ними, отдых, с тем чтобы тронуться в путь лишь к вечеру, когда спадет жара. Он рассчитывал привести их в один из известных ему оазисов к утру следующего дня, однако задуманному не суждено было сбыться.

Огромный лагерь расположился прямо под открытым небом. Каждый спасался от зноя, как мог, но для Моисея, предводителя целого народа, был воздвигнут шатер, и он пытался отдохнуть, гоня прочь невеселые размышления о тяготах предстоящего пути. Непредсказуемая и опасная пустыня не сулила надежды на легкость этого похода. Внезапно Моисей услышал, как кто-то зовет его по имени, обращаясь на халдейском наречии, и поначалу решил, что это Аарон, чудом обретенный младший брат, зовет его.

Их встреча произошла по возращении Моисея из Синайской пустыни. Все скромные доходы свои Моисей, помня о собственной судьбе, тратил на выкуп иудейских невольников, почти ежедневно бывая на базаре Перависа. Здесь однажды он увидел двадцатилетнего юношу, похожего на него самого и лицом, и сложением тела, обратился к тому с расспросами и, получив некоторые сведения о его семье, «оставшейся в Иудее и до сих пор оплакивавшей старшего сына, по всей видимости, погибшего в плену», понял, что перед ним его младший брат, что подтверждалось и некоторыми сведениями, полученными Моисеем с помощью гороскопов. Моисей, не будучи знакомым с юношей, назвал его имя – Аарон, и тот с готовностью подтвердил, что именно так его и зовут с самого детства…

Но Аарон никогда не говорил по-халдейски – он попросту не знал этого языка. Голос же, зовущий Моисея, исходил из источника совсем близкого, будто его владелец говорил прямо над ухом. Моисей откинул полог и увидел стоящего невдалеке, слева от шатра, старика в длинных белых с синей каймою одеждах, совершенно седого, с копной прямых белых волос и окладистой серебряной бородой. Стража, выставленная вокруг шатра, словно не замечала присутствия незнакомца, точно был он невидим. Моисей же с любопытством принялся разглядывать этого человека, вовсе не внушавшего своим видом никаких опасений. Он сделал ему знак приблизиться, и старик вошел под убогую сень походного шатра, получил приглашение разделить трапезу и с блаженным стоном опустился на циновки, которыми покрыт был земляной пол.