Секта-2 - Алексей Колышевский

– Чего, говоришь, они вытворяли? – Настя увидела, как у старика заходил кадык, часто-часто, глаза подернулись легкой слезной пеленой. – Про Белую Церковь слышала?

Настя покачала головой. Про Бабий Яр слышала, а вот про Белую Церковь…

– А что там было?

– Что было? Там детишек было еврейских девяносто человек, от годика до семи лет. Их даже немцы расстреливать не стали, отказались на себя такое взять. Полицаи украинские вызвались… – дедушка Горшков прибавил крепчайшее бранное слово, – всех до одного детей штыками закололи. А ты говоришь, «пропаганда»… Ладно, ты уж меня прости, а то я как все это вспомню, так, сама понимаешь, немного нервным становлюсь. Дай-ка… вон там, у тебя под рукой, коробочка с порошками.

Старик высыпал порошок из пакетика под язык и крякнул:

– Горькая, зараза. Но зато кто ее принимает, живет – не кашляет. Знаешь, что это? Сушеная мандрагора пополам с хиной, которая от лихорадки хорошо помогает. Мог бы поделиться, только у самого запасы на исходе, да тебе и ни к чему – молодая еще. Так вот, про войну опять и насчет того, кто всех этих, в мундирах черных, так изысканно казнил. Служили-то все, воевали плечом к плечу, и чеченцы, и армяне, и грузины, и украинцы, те, которые не за Незалэжну были, и евреев хватало. Вот и нашелся кто-то, может, один, а может, целая группа – это наш коммунист предположение такое выдвинул, – перестреляли всех «черных» и в виде своего символа выложили. Мы-то уже хотели немцев, которые с нами околачивались, заставить этих наверх тащить, а коммунист, он у нас умный был, зараза, только вот задним умом, и говорит: «Необходимо про этот случай особисту части доложить. Вдруг у нас среди бойцов Красной Армии действует какая-нибудь сионистская организация? Это тоже, знаете ли…» И велел всем из подвала убираться, а сам к особисту двинул. Ну двинул и двинул, а нам передышка: кисеты достали, самокруток с махрой накрутили, с немчурой поделились, а чего теперь делить-то? – сидим, дымим. Глядь, идут коммунист с особистом. Сразу мимо нас, и шасть вниз! Минуты не прошло – вопли, крики, стрельба, «помогите», «караул», а потом сразу тишина. Ну, тут уж мы автоматы вперед себя и туда. Палили во все стороны, а ни в кого не попали, кроме тех факелов, что еще тлели, когда мы там в первый раз очутились-то! Тьма кромешная! У кого-то фонарик был, он тот фонарик и зажги. Смотрим: мать честная! – те, которые черные звездой лежали, они живей не стали. А у коммуниста с особистом шеи перегрызенные, словно на стебельках держатся. Тут народу всякого понабежало, света много принесли, все углы в том подвале облазили – и нету ничего. Один вход-выход, никаких секретов, никаких уголков укромных и никого, кто так ловко шеи умеет перекусывать!

Тогда всю похоронную команду, включая и ефрейтора Горшкова, немедленно арестовали и принялись допрашивать – на предмет, а не они ли, вступив в сговор с пленными солдатами гитлеровской армии, устроили самосуд над офицером НКВД и членом коммунистической партии и теперь прикрываются такой вот ерундой, вымыслом, пытаясь внушить следствию всякий несерьезный бред. Пока шли допросы, подоспело – как раз вовремя! – медицинское заключение, гласившее, что на телах погибших советских военнослужащих обнаружены укусы, и, судя по характерным особенностям, сделать их мог только человек. А раз человек, то кровь должна была быть. На гимнастерках, на штанах, да мало ли? А крови, изволите ли видеть, не было. Пришлось похоронщиков выпустить, тем более что хоронить совершенно некому, и вот-вот теплеть начнет, а там тиф, холера и так далее…

Тех, из подвала, похоронили в общей могиле на немецком кладбище за городом. Ефрейтор Горшков сидел тогда в тюрьме комендатуры и лишь после своего высвобождения из ежовых рукавиц, вернувшись уже к исполнению прежних обязанностей, встретил знакомого солдата из той команды, что хоронила «черных». У парня бегали глаза и тряслись руки – обычное дело, нервный тремор, на подобной «работе» его можно получить на раз-два, но солдат отвел Горшкова в сторонку и рассказал нечто такое, во что ефрейтор никогда не поверил бы, если бы не присутствовал в том подвале и своими глазами не видел разложенных в виде двух перекрещенных треугольников, одетых в черную форму… Кого?

– Нежить это, браток, – стуча зубами, шептал солдат, и лицо его из бледного становилось землистым, а дыхание сиплым, словно кто-то наступил солдату на грудь сапогом. – Их когда хоронили, из них даже окоченевшего ни одного не было, все теплые. Не такие, как мы с тобой, конечно. Да говорю тебе! Что я, за три года войны жмурика от нормального не отличу? Теплые, а затылки-то у всех простреленные, словно их казнил кто-то. И хоронили-то как? Не знаешь?! Вот я тебе расскажу. Какие-то гражданские из самой Москвы прилетели, их на двух машинах легковых три дня возили. Значит, выходит, хоть и без формы, а не простого полета были птицы. И я сам видел, как перед ними даже особисты в струнку вытягивались, честь как на плацу отдавали – будь здоров! Пока мы закапывали, эти рядом были: один вроде как поп, только без волосьев и без бороды. Но точно вроде бы поп. Читал что-то по книжке. На обложке крест, а читал не по-русски. Потом мы могилу землей забросали, холм насыпали, немчура пленная свой крест поставила. Знаешь же, как у них положено? Белый, фанерный и посередке надпись, мол, «тут лежит Фриц такой-то». А здесь надписи никакой не было, потому что при них никаких документов не нашли, а кого из немцев про них спрашивали, те тоже ничего не знают. Сказал кто-то, что вроде из самого Берлина прилетели.

– А с чего ты взял, что нежить-то? – поинтересовался Горшков у нервного солдата.

– А ты сам ночью на кладбище-то пойди сходи, коли такой любопытный, – взвизгнул солдат, – да зенки свои поширше раззявь! Вот и увидишь, почему.

Вся эта история с первой минуты не давала ефрейтору повода перестать думать о ней хоть на мгновение. Так бывает, когда вселяется, пролезает незаметно внутрь головы мыслишка, да так и застревает там, жужжит летней мухой, бьется, чертит мозг, нарезая в нем новые, не предусмотренные зачатием и ростом в утробе извилины. И становится от этого человек умнее, а вместе с тем и жизнь его меняется порой до совершеннейшей неузнаваемости.

Той же ночью Горшков отправился на немецкое кладбище. Немцы еще в период боев хоронили своих на одном из обширнейших пригородных пустырей, и ефрейтор, петляя, чтобы избежать встреч с комендантскими патрулями, сумел выбраться из города, прошел затем около четырех километров и очутился вблизи того пустыря. Здесь и произошло событие, определившее, по словам Горшкова, всю дальнейшую его жизнь.

На самой окраине кладбища, там, где начинались ровные и казавшиеся бесконечными линии белых крестов, он увидел, как прямо из земли, ничуть притом в ней не выпачкавшись, как был, в своей черной форме, буквально выпрыгнул один из тех, о ком с таким страхом рассказывал давеча нервный солдат. И этот вылезший из могилы не пойми кто пошел навстречу Горшкову. Ефрейтор был вооружен автоматом, он принялся стрелять, растратил все патроны, но эффекта от его стрельбы не последовало никакого. А нежить в черном мундире была все ближе, и тогда Горшков бросился было бежать, но не смог сделать и шага до тех пор, пока это существо не подошло вплотную. Горшков от ужаса оцепенел, он хотел что-то сказать, попросить, чтобы его не трогали, но язык слушался плохо, как это бывает порой во сне, когда изо рта у спящего вырываются вместо четкой речи нечленораздельные завывания. Собрав всю свою волю и силу, ефрейтор перехватил пустой автомат и, действуя им на манер дубины, нанес немцу удар прикладом по голове! Но удар этот, способный расколоть и камень, прошел сквозь воздух, а мертвец даже не шелохнулся, и тогда Горшков закричал от страха…

– А он ко мне! – Старик рассказывал, оживленно жестикулируя. Седая копна волос его разметалась, глаза блестели. Настя слушала рассказ, подперев рукою щеку и сдерживая напавшую зевоту. Подобные сказки ей во множестве доводилось слушать и ранее, но она заметно оживилась, когда старик, изображая, как он хотел ударить мертвого якобы немца прикладом по голове, воздел свои худые до невозможности руки и с шумом ударил ими по столу.

– И что же произошло тогда? – Настя поморщилась от звука, произведенного лицедействующим старичком: он вышел таким, словно потрясли мешок с костями.

– А дальше? Дальше он на меня накинулся.

– Укусил, и вы превратились в вампира, да? – Настя не выдержала и расхохоталась. – Скажите, вы решили меня позабавить своими байками? Байками из склепа? Вам с вашей неуемной фантазией нужно книжки писать в модном жанре фэнтези. Как журналист и кое-что понимающий в литературе человек предсказываю, что ваши творения принесут успех и гонорары. На ремонт квартиры хватит точно. Однако я у вас задержалась, да и к фэнтези как-то не особенно благоволю. Всего вам наилучшего. В следующий раз желаю найти более восприимчивую аудиторию.