Секта-2 - Алексей Колышевский

– Хорошо, хорошо. – Старик закивал с таким видом, будто у него в рукаве находился по меньшей мере еще с десяток козырных тузов, – я прошу еще буквально несколько слов. Всего лишь поставить точку в рассказе. – Он просяще улыбнулся. – Ну пожалуйста.

Настя, которая уже встала и собиралась было покинуть и эту квартиру, и эту нелепую фантазию, позабыв о них навсегда, вновь опустилась на стул, нацепила на лицо маску вежливости, улыбнулась в ответ, спросила:

– И как же? Кинулся он на вас, говорите, и…

– Он сквозь меня прошел и исчез. Ощущение, конечно, непередаваемое. Как будто одновременно жжет и огонь, и холод. Во всяком случае, перед тем как потерять сознание, я его нигде поблизости от себя не заметил. А потом прибежали солдаты из комендантской роты и видят – лежит ефрейтор. Меня в медсанчасть, там уже в себя пришел. Температуру мне померили, а она меньше тридцати градусов. Удивились, как с такой температурой и живой, но стали лечить. Чувствую себя нормально, а температура прежняя. Как глаза открыл, как разговаривать начал, так сразу двое чекистов ко мне с расспросами своими: «зачем?» да «почему?», я им все и рассказал, как было. Они ушли, а на следующий день опять те самые в штатском из Москвы прилетели и меня забрали с собой. А заодно и всех тех, в черной форме, из подвала, прямо так вот из земли выкопали и в самолет. Так мы все вместе в Москву и прилетели, да прямо с аэродрома – тех покойников на грузовиках, а меня на легковой – нас в Костромскую область доставили. Там филиал института НКВД был, который всякой чертовщиной прикладной занимался. Его еще Глеб Бокий основал, гореть ему в огне во веки вечные, такой был вурдалак, что не приведи боже… Этого Бокия потом, говорят, собственноручно пьяный Семен Михалыч Буденный шлепнул. И не из нагана он его, а вроде бы шашкой, по-кавалерийски, голову снес, а тело приказал сжечь. Шлепнуть-то шлепнул, а дело бокиевское продолжалось. Эксперименты всякие ставились, людей со всей страны с разными интересными способностями подбирали, да мало ли… Это и по сию пору гостайна. Вот ты смеешься, когда про вампиров-то говоришь, а это напрасно. Есть вампиры. Ты с одним из них недавно виделась. Понимаешь, о ком я толкую?

Настя покачала головой:

– Вы о моем муже? Быть этого не может. Он ведь не кусал никого. Какой же он вампир?

– А они не все кусучие, – усмехнулся дедушка Горшков, – их много всяких. Долго объяснять, на это дня не хватит. Просто есть такие люди, они вроде колдунов или магов, «посвященные» их называют. Так вот, когда такой посвященный вдруг умирает не своей, но внезапной смертью, то жизнь в нем еще надолго остается. Слышала про каталепсию? Как люди погружаются в летаргический сон, а их хоронят, получается, что заживо? Вот и у этих примерно то же самое. Есть тело физическое, оболочка, а есть тело астральное, которое из оболочки выходит и может отдельно, само по себе, путешествовать, оставаясь жить до тех пор, пока физическая оболочка остается и астральному телу есть куда вернуться. Они друг с другом связаны, и, когда вампир сосет кровь, получается, что его тело живет. Вот такими вещами институт и занимался. Я им был интересен, как человек, сквозь которого вампир прошел, а я жив остался, хотя и похолодел малость. У меня кровь стала как у рыбы – холодная. Одним словом – феномен. Место, как ты сама, наверное, уже догадалась, называется Затиха – особая зона. При Хрущеве институт прикрыть захотели, а зону-то ликвидировать не получилось. Она как могильник Чернобыльский, там тоже нормальной жизни быть не может. Со мной поступили, как мне кажется, в высшей степени гуманно: назначили кем-то вроде смотрителя, пенсию определили. К моим услугам была институтская библиотека, вот она вся здесь, и в этой комнате, и там еще дальше. А потом и Хрущев помер, и Брежнев – они-то особенно тем, что в Затихе происходит, не интересовались. Тут пришел Горбачев, и стали ко мне гости заглядывать, а уж при Ельцине народ валом повалил. Старые институтские здания под слом пошли, новый дворец выстроили из красного кирпича, меня сюда, на заслуженную пенсию. А вместо меня совсем другой человек там поселился. И вот к нему-то как-то раз приехал твой Герман, хотел того человека с собой в Москву забрать, он там срочно кое-кому понадобился, только ничего у твоего мужа не вышло, и вернулся он в Москву один. Здесь у него от больших людей вроде как отставка получилась, он не пойми зачем опять в Затиху рванул, а там с таким встретился, что я даже и рассказывать не хочу. Скажу только, что после той встречи он так в Затихе и остался и, сдается мне, в том виде, в каком я тех немцев из подвала в Сталинграде повстречал.

Настя, которая никогда не курила и даже дыма табачного не выносила, подумала, что сейчас бы с удовольствием выкурила сигарету. Самое время начать. Она хотела было попросить сигарету у старика, но вместо этого произнесла нечто совсем другое:

– Но если он остался в этой Затихе, то в каком же он там виде? Я вам и верю, и не верю. Простите за идиотский вопрос, но он что же, превратился в такую вот нежить бесплотную, о которой вы мне только что здесь так долго и увлекательно рассказывали?

– Увы. Он встретился там с Лилит, женщиной-демоном, бывшей до Евы женой Адама и впоследствии изгнанной из рая. Лилит не всегда может убить до конца, порой она лишь разъединяет душу с телом, и душа продолжает какое-то время жить в астральном существе. Именно оно у тебя на глазах и растаяло. Я понимаю, это сложно осознать, постичь, почти невозможно в это поверить, но это так. Зато твой муж не стал вампиром. Это значит, что его простили там. – Старик ткнул пальцем в потолок и перекрестился, что, по мнению Насти, выглядело после всего им сказаного совсем уж дико и абсурдно. – И теперь непонятно: или он там, в Затихе, окончательно умер, или душа его все еще здесь, на Земле, тогда в теле продолжает теплиться искра жизни, а душа должна найти для себя новое пристанище.

– Это как? В кого-то вселиться?

– Именно! – обрадовался дедушка Горшков и потер свои худенькие холодные ладошки. – Только вот, чтобы проверить все это, нужно тебе поехать в Затиху, найти там нужную избу и взглянуть на тело своего супруга – в каком то есть оно состоянии. Ежели там, прошу извинить меня за такой натурализм, тлен и черви, то, значит, все, конец. А вот если тело лежит нетронутым, как в сказке про Белоснежку или про эту, которая при семи богатырях была, то есть надежда, что и душа где-то обретается. Точнее, в ком-то, и через этого кого-то подпитывает тело жизнью.

– А вы со мной поедете? – Настя очень рассчитывала на согласие старика, на его корыстолюбие, и в уме смело рассталась со всеми своими накоплениями, но тот сразу и категорически отказался.

– Нет, деточка моя добрая, мне туда возврата нету. Я среди людей живу, не среди теней. Ты знаешь, сколько мне было тогда, в сорок третьем? Двадцать семь лет. Вот и считай – мне теперь десятый десяток, а выгляжу я, сама видишь, малость помоложе. Конечно, это результат той моей встречи с черным на пустыре, и ты знаешь, мне отчего-то кажется, что если я вернусь в Затиху хоть раз, то так там и останусь. Ни к чему пытаться войти в одну реку дважды! Заберет из меня черный то, что оставил, когда сквозь меня прошел, а я еще пожить хочу. Нравится мне это занятие. А ты ступай. Ступай и подумай, а нужно ли тебе во всем этом копаться? Здесь простому человеку не справиться, тем более тебе одной. Конечно, если бы в Затихе сейчас тот человек оставался, к которому твой муженек приезжал, он бы тебе помог, но там его больше нет. Сгинул, говорят. А куда, никто не знает. Я тебе так скажу: однажды соприкоснувшись с другим миром, ты раз и навсегда закрываешь для себя возможность жить по-прежнему.

– Мне уже кое-кто говорил такое, – сказала Настя, вспомнив слова Мушерацкого.

– Не знаю… – задумчиво продолжал Горшков. – Ежели с другой стороны поглядеть, то тебя ведь туда впустили зачем-то? Точно так. Значит, ты там для чего-то потребовалась. Значит, пока ты задачу свою не выполнишь, тебя все время будет тяготить ощущение присутствия этого мира, а это живыми обычно туго переносится. Решай сама. В любом случае ответ на самый главный вопрос ты можешь найти только в Затихе, а здесь ничего, кроме намеков и пустого трепа, не услышишь. Ты как? Решила что-нибудь?

– Решила, – Настя встала, взяла сумочку. – Я поеду туда.

– Одна?! – изумился Горшков.

– Ну, вы же отказываетесь составить мне компанию – боитесь. Значит, одна. Ездил же туда Гера, не боялся.

– Не боялся, а что из этого вышло? Связался черт знает с кем, – загадочно пробормотал старик. – Ладно, ты заходи еще. Адрес теперь знаешь, не стесняйся.

Настя протянула руку, прощаясь, но Горшков поспешно закрутил головой:

– Только давай без рукопожатий. Не люблю я этого. Идем-ка, я тебя провожу…

Когда за девушкой закрылась дверь, он вернулся в свой запыленный кабинет, встал в квадрате солнечного света, уже закатного, идущего через окно багровым потоком, поднял руки, привстал на цыпочки, вытянулся весь в тонкую, колеблющуюся в вечернем свете полосу и вдруг оторвался от пола, подтянул колени к подбородку, словно укладываясь в материнской утробе, и медленно перевернулся в воздухе. Так же медленно и плавно опустился, точно приклеившись к полу легкими балетными пуантами, не дававшими телу совершенно потерять вес, побалансировал так некоторое время и наконец со вздохом опустил руки, сразу видимо отяжелел и распластался на полу. Черты его лица стремительно менялись, борода исчезла, копна волос превратилась в аккуратную прическу…