Древнее сказание - Юзеф Крашевский

В эту минуту вдоль стен княжеского дома прошла какая-то женщина вся в белом: то княгиня вышла встречать своего супруга и господина. Она вздумала было представиться раздраженной, но, взойдя в светлицу, в которой слуги раздевали Хвостека, раскладывая его промокшее платье — княгиня заметила, что супруг что-то невесело смотрит…

Взглянули они друг на друга; здороваться им и в голову не пришло. Князь ударял в стол кулаком и ворчал, велел подать меду.

Он был голоден, жажда его томила, а притом еще злость подкатывалась под самоё сердце… Князь без устали проклинал все и всех, желая всему миру исчезнуть и провалиться сквозь землю.

Брунгильда со сложенными на груди руками стояла, прислонившись к столу. Слуги разбежались.

— Давно уж полночные петухи пропели, а милостивого моего господина нельзя было дождаться!..

— Молчи ты, сорока!.. Не спрашивай… — крикнул князь. — Не навязывай мне своей болтовни, я взбешен и знать никого не хочу!

— Даже жены! Князь не ответил.

— Хадона послать мне завтра чуть свет!

Он схватился обеими руками за голову и рвал на себе волосы.

— Пусть Хадон завтра же едет к саксонцам, пусть они к нам придут сюда… Пускай жгут, истребляют, пусть душат всех… Пусть всю эту землю пламенем истребят! Ведь если новь берут под запашку, сперва очищают ее топором и огнем. И здесь ничего нельзя будет сделать до тех пор, пока огонь и топор не истребят этого проклятого зелья!..

Княгиня улыбнулась.

— Давно уж я знаю об этом, много раз и советовала, — проговорила она. — Одни лишь саксонцы умеют расправляться с такими людьми… Тебе одному с твоими смердами не побороть их. Их ведь здесь тьма. Каждый кмет изменник, ни одному верить нельзя.

— Чтоб позвали ко мне Хадона, — повторил князь, — но молчать, куда и зачем послан. Ранним утром пускай он выходит пешком, а там возьмет себе лошадь из табуна. Пусть едет со знаком от меня. Пускай повезет перстень.

Княгиня ласково перебирала волосы князя, во всем соглашаясь с ним.

— Будь спокоен, отдохни, я сама его снаряжу в дорогу. Еще солнце не успеет взойти, он уж будет отправлен. Но времени немало пройдет, пока он пройдет эти пустыни и проберется за Лабу. А пока они там еще собираться начнут, пока тронутся с места, тем временем здесь!..

Князь посмотрел на нее.

— Здесь они сговариваются, собирают вече, по ночам совещаются, сходятся и в лесах, ездят и по дворам, рассылают своих людей во все концы. Но я над ними смеюсь, у меня людей довольно, столб крепок, да и башня выдержит их напор. Озеро защитит, а в амбарах не пусто, все переполнены. Хотя бы им вздумалось обложить столб, сумею еще с ними справиться, но они этого не посмеют сделать.

Начался разговор вполголоса. Княгиня села возле своего мужа. Слуги принесли Хвостеку полную миску говядины и кубок меда. Говядину он рвал пальцами, а мед выпил залпом.

Насытившись, князь выгнал вон из светлицы всех своих слуг и, вместо того чтобы ждать наступления утра, сейчас же послал за Хадоном.

Хадон был немец, но при князе он выучился местному языку, привык к туземным обычаям, сохранив кое-какие из своих прежних диких привычек; тем не менее его нелегко было отличить от других, когда он нарочно входил в толпу, чтоб подслушивать и присматриваться, а потом доносить госпоже.

В светлицу вошел молодой парень, любимец княгини, которого все боялись и не без основания. Когда князя не было дома, он по целым дням сидел у своей повелительницы, развлекая ее своими рассказами: куда бы она ни отправлялась, всюду за ней ехал Хадон. Князь его тоже любил, потому что немец ловко умел ему угождать, ласкаясь в то же время, как кошка. Не будь у него лицо так бледно и покрыто веснушками, он был бы хорош собою, тем более, что обладал густыми, вьющимися волосами, хотя и красно-рыжего цвета.

— Хадон! — позвал его князь, лишь только верный слуга взошел в светлицу. — Поди-ка сюда!.. Завтра чуть свет соберешься в дорогу туда…

При этих словах князь указал рукою по направлению на запад.

— Поедешь к старому, скажешь ему, чтобы прислал мне своих людей. Довольно уж я натерпелся; надо решиться покончить с кметами разом. Пусть высылает людей, сколько найдется, да чтобы все как можно лучше вооружились… Одна горсть саксонцев уничтожит эту дикую безоружную толпу.

Хадон искоса взглядывал на княгиню, которая глазами старалась ему объяснить, что следовало отвечать князю.

— Княгиня даст тебе перстень, ты его там покажешь, и тебе поверят. Старый знает, что означает перстень… Я долго оттягивал… Сегодня… Да, так-то лучше… Пусть приходят…

— Милостивый князь, — проговорил Хадон, — только разве слепой не заметил бы, что у нас здесь творится… Собирают вече, советуются, а поспеют ли наши вовремя?…

Князь рассмеялся.

— Э, брат, твердые зубы и те не укусят стен моего столба, — сказал он. — Пусть ломают их себе об него, коли хотят… Помощь поспеет вовремя… Здесь-то я их не боюсь!.. Знаю я этих собачьих сынов; больше ворчат, чем кусают, зубы лишь скалят и только! Толпой готовы хоть на ежа с голыми руками напасть, а разбредутся по норам и снова заснут!

— Князь милостивый, — едва слышным голосом заметил Хадон, — справедливо изволишь ты говорить, только все же здесь никому доверяться нельзя, даже своей дружине…

Князь нахмурился.

— Смердам своим я верю, а толпы не боюсь; ее нетрудно держать в границах.

Князь улыбнулся, беззаботно потягивая мед; Хадон же начал рассказывать обо всем, что ему в этот день удалось выведать у людей. Слышно, говорил он, что кметы начали часто ездить друг к другу, что по ночам назначают на городище свидания, что вестовые рыскают всюду, что, наконец, кметы избирают каких-то старост.

Князь слушал. Презрительная улыбка появилась у него на губах.

— Пускай болтают и совещаются, пускай кричат, больше того они ничего не сделают. А все не мешает их проучить! Вот для этого мне и нужны саксонцы. Итак, завтра в путь, Хадон.

Парень снова искоса посмотрел на княгиню, наклонил голову и, скрестив на груди руки, вышел из комнаты.

О происшедшем на Леднице князь не обмолвился ни единым словом, строго-настрого приказав бывшим с ним слугам молчать обо всем. Несмотря на приказ, полу рассказами, полунамеками они успели вселить страх в обитателей княжеского столба.

На следующий день в городе была повсеместная тишина. Князь отдыхал, княгиня сидела у прялки и пела, гоняя своих прислужниц. Небо заволоклось тучами, накрапывал дождик. Лишь после полудня вышел князь на крыльцо и присел на скамье. Собаки окружили его со всех сторон. Князь поел, выпил, слегка вздремнул и, очнувшись, разогнал всех своих собак.

Немного спустя у моста остановилась кучка людей, требуя, чтобы их допустили к князю… То были кметы, жупаны, старшины и владыки.

Смерда прибежал к князю с этим известием… Последнему невольно пришло на мысль, не являлись ли кметы предвестниками вооруженного восстания? Хвостек нахмурил брови.

— Впустить их, — крикнул князь, — потом ворота закрыть и не сметь никого выпускать без моего приказания. Пусть идут, увидим, с чем-то пожаловали!

Князь поднялся со скамьи…

В воротах показались кметы, все люди почтенные, в праздничной одежде… Все были вооружены, Хвост исподлобья смотрел на них: он, видимо, старался запомнить лица осмелившихся явиться к нему. Тех, впрочем, которых он ненавидел и надеялся здесь увидеть, тех не было. Товарищи не хотели пускать их к князю, который легко мог лишить их свободы, упрятав в темницу.

Кметы дружно и смело подвигались вперед. Князь сел на скамью, подбоченившись. От моста до крыльца было не особенно близко.

Хвост смотрел на них, кметы тоже, не потупляясь, глядели на властелина. По-видимому, ни та, ни другая стороны не хотели ничем поступиться. Еще не были высказаны приветствия, а глаза уж успели выяснить все, что за долгое время скопилось в душе.

В глазах кметов читалось, что явились они сюда с жалобой, но что сильна их уверенность в своем праве, взор же князя, полный ненависти и гнева, отвечал им, что уверенность и надежды их — тщетны.

Кметы приблизились к князю. Впереди шел глава — Мышко, человек средних лет, высокого роста, широкоплечий, длинные волосы и черная кудрявая борода которого наводили страх даже на диких зверей. У пояса, куда засунул он свою руку, висели меч и топор. Следом за ним неторопливо шагали другие. Когда горсть этих смельчаков подошла к крыльцу, Мышко поклонился князю, рукой дотронувшись до головного убора. Князь едва шевельнулся, губы у него дрожали от гнева.

— Пришли мы к тебе, князь наш ты милостивый, — проговорил Мышко, — по делу, по старому делу кметов. Угодно ли будет нас выслушать?

— Говорите… Иной раз чего не приходится выслушать: и карканье ворон, филинов крик, да и собачий вой… Послушаем и вашего голоса.

Мышко обвел глазами своих и заметил, что ни один из них не испугался этой угрозы.