Выживший во тьме - Владимир Анатольевич Вольный

в самом начале… Но кроме слабости и перепадов температуры больше ничего не происходило. Я, напротив, заметил, что у меня стало острее зрение. Как бы ни было темно – хоть днем, хоть ночью, – я настолько привык к этим сумеркам, что улавливал малейшие оттенки и мог безошибочно распознать очень далекие предметы…

Однажды ночью мне стало особенно плохо. Голова казалась невыносимо тяжелой, лицо горело, руки покрылись каплями пота. Я не удержал съеденный ужин – меня стошнило прямо на постель. Кое-как убравшись, без сил рухнул на влажную ткань, после чего забылся тяжелой, удушающей дремотой, которую и сном называть не стоило…

Плошки с маслом потухли – давно не заправлял их. В подвале воцарилась глухая, абсолютная темнота. Мне было все равно – я едва мог разлепить глаза, больше ориентируясь на ощупь. Рука в поисках чашки с водой упала, так ее и не отыскав, – вероятно, воду выпил накануне… От сухости свело горло. Едва найдя силы, я попытался подняться – и упал на бетонный пол, приложившись головой о край собственного настила. Что-то сверкнуло, словно темень подземелья озарилась молнией, и я вдруг ощутил, что бегу… Бегу, делая огромные, чудовищно длинные прыжки, одним махом перепрыгивая целые улицы, пропасти и холмы! Бегу, хоть и ничего не вижу, словно зная, что ноги сами вынесут меня туда, куда нужно. В несколько невероятнейших прыжков я пересек весь город, оказавшись у самого края того жуткого провала… и сделал шаг вперед! Ужас не успел мной завладеть – я уже шагал через озера, через леса, вперед, навстречу чему-то неведомому… понимая, что Оно тоже знает обо мне.

А потом я увидел Их. Они сидели кучкой возле одного из пожарищ, сгрудившись поближе для тепла; лишь один, самый высокий и решительный, стоял чуть поодаль. Он обернулся ко мне… Клыки, выступавшие из челюстей, превратили его лицо в звериную морду, шерсть, покрывшая руки и ноги, заменяла одежду, могучий торс мог выдержать удар молота, и весь он олицетворял собой страшное перерождение бывшего человека в нечто такое, чему не имелось названия… Он ударил себя в грудь рукой… нет: лапой! Потом открыл пасть – мне не воспроизвести этот звук! Но я догадался… Он говорил: «Это Зов! Ты услышал наш Зов!»

Чудовище сделало шаг навстречу – и я отшатнулся, падая навзничь…

…Я пришел в себя на полу. Голова, еще минуту назад раскалывавшаяся от невыносимой боли, стала удивительно легкой. Хоть какая-то польза от хорошего удара… Найдя во тьме край настила, вскарабкался на него. Прежде чем провалиться в глубокий сон, успел подумать: галлюцинации… Последняя стадия. Пальцы нащупали шприц – вспомнил, что приготовил антибиотик еще вчера, но так и не смог его вколоть. Кляня все последними словами, я вонзил иголку в бедро и выдавил содержимое. Будь что будет…

Перелом наступил неожиданно – я проснулся и вдруг понял, что болезнь закончилась. Она просто ушла, оставив меня в покое. И в то же утро прорезался зверский аппетит. Я плотно позавтракал, потом, всего через пару часов, снова поел – и уже окончательно почувствовал, что силы вернулись.

Здоровый человек – не больной. Мне стало скучно сидеть в убежище, и я выбрался наружу. Здесь ничего не изменилось – все то же низкое небо, хмурое и холодное. От тепла, которое продержалось всего пару дней, ничего не осталось. Вновь дул пронизывающий ветер, опять песок и пыль летели в лицо, напоминая о необходимости выходить с повязкой… Я вернулся в тишину и уют подвала.

Заняться было нечем: порядок в убежище я навел еще до болезни и теперь только поддерживал. Бочки также наполнены водой до предела, топливо для очага заготовлено. Можно смело покидать склад и идти куда вздумается…

Мои маршруты пролегали в основном на север и восток. Запад и юг оставались неисследованными. Восстанавливая по памяти географию области, я подумал, что на юге – но вовсе не близко! – должна находиться горная цепь, где некоторые вершины в холодное лето остаются покрытыми снегом. До этой гряды, если я не ошибался, по прямой где-то немногим более ста километров. Раньше дорога туда пролегала по широкой долине. В самой долине я практически не был, лишь однажды работал в предгорье на строительстве двухэтажного особняка. Проездом, пока нас везли, успел заметить пару-другую небольших речушек и участки, поросшие зарослями кустарника или деревьев. Ближе к подножию хребта местность менялась – там начинались леса. Бригада провела там около месяца, прежде чем мы свернули работы и вернулись на постоянную базу возле города. Запомнилась красота горных вершин… Где-то высоко протекало несколько рек, подпитывавших основную, широкую и полноводную, бежавшую по равнине (недавно она пересекала весь город). Видимо, в горах тоже многое изменилось, раз уж вода, питавшая реку, пропала совсем.

Река… Во все времена именно реки становились связующими звеньями для групп людей. Все селились вдоль рек, находя возле них и пригодные пастбища для скота, и плодородные земли. Вряд ли остались хоть какие-то пригодные для этого земли – этого просто не могло быть после Того дня… Я хотел посмотреть, что творится там, где ложе реки встречается с областью города. Дно реки по-прежнему обнажено – или вода вновь стала поступать в него с равнин?

Конечно, идти по битым камням, скрученному железу, тротуарной плитке и прочей мешанине со стеклом, обрушенными деревьями и еще много чем в придачу – не самое приятное занятие. Но выбора у меня все равно не имелось. Да и наловчился уже находить оптимальный вариант и теперь искусно лавировал меж холмов, экономя силы для дальнего перехода. По моим предположениям, эта разведка могла продлиться не меньше недели.

Я остро жалел, что так и не нашел настоящей обуви. Самодельные сапоги плохо выдерживали постоянную влажность, расползаясь после нескольких переходов. Их починка отнимала время, нужное мне для иных целей, – и в конце концов я нашел приемлемый вариант, удивляясь, что не додумался до него сразу. На этот раз я выбрал более крепкую подошву – из автомобильной покрышки. Это оказалось чрезвычайно трудно, но результат себя оправдал: я перестал беспокоиться, что обувь постоянно промокает. Однако это улучшение сразу компенсировалось новой проблемой: ноги стали скользить. Я постоянно падал, пока не догадался сделать насечки и слегка оплавить низ обуви; после этого ходить стало намного легче.

Приходилось следить за оружием. Влажность и дожди плохо сказывались на металле, и я сшил чехлы. Топор как основной инструмент висел на перевязи за спиной вместе с мешком. Копье я носил в руках – пользовался им как шестом, чтобы перепрыгивать через большие рытвины и ямы. Ножи, лезвия которых на славу были отточены на привалах,