Портрет с девятью неизвестными - Алексей Небоходов

его взгляд задержался на шкатулке, которая всё ещё стояла на туалетном столике. Кукла-невеста продолжала сидеть на своей платформе, её стеклянные глаза отражали слабый свет, но в них было что-то, от чего Эмиль невольно отвёл взгляд.

– Эмиль, поторопись, – сказал Пьер, его голос был резким, но не грубым.

Они осторожно подняли тело Софи. Оно было холодным и безжизненным, но в его неподвижности чувствовалась странная тяжесть. Пьер старался не смотреть на её лицо, но ощущение, что её остекленевшие глаза следят за ним, не покидало его.

– Быстрее, – пробормотал он, его голос звучал глухо.

Они несли тело по коридору, стараясь не привлекать внимания остальных. Воздух казался тяжёлым, словно весь отель дышал их страхом и усталостью. Лестница в подвал тонула в полумраке, её ступени скрипели под их шагами, как будто сопротивлялись их спуску.

Дверь морозильной камеры открылась с металлическим скрипом. Холодный воздух обрушился на них, проникая под одежду. Внутри камеры уже лежали тела Луизы и Антуана, аккуратно размещённые на полках. Их лица, застывшие в безмолвной муке, напоминали о том, что каждый из них был частью этой странной и страшной истории.

Пьер и Эмиль осторожно положили тело Софи на одну из свободных полок. Её лицо больше не казалось страшным – теперь оно выглядело отстранённым, почти равнодушным. Но холод, исходящий от неё, был не физическим, а каким-то другим, проникновенным, как если бы от неё исходила часть той самой силы, что охватила отель.

Пьер задержал взгляд на её лице, его пальцы сжались в кулак.

– Ещё одна, – сказал он тихо, словно говорил сам с собой. – Но сколько их будет ещё?

Эмиль молча закрыл дверь камеры. Звук замка, защёлкнувшегося с глухим щелчком, наполнил комнату зловещим эхом. Они стояли в тишине, чувствуя, как холод пробирается под кожу, но никто не решался двинуться с места. Воздух вокруг казался насыщенным чем-то невидимым, но ощутимым – тяжёлым грузом страха и ожидания.

– Мы ничего не сможем сделать, пока не поймём, что это, – наконец сказал Эмиль, его голос звучал глухо. – Эти смерти… они не случайны.

– Я знаю, – ответил Пьер, его лицо выражало усталость. – Но у нас слишком мало времени, чтобы понять.

Они развернулись и медленно поднялись по лестнице, оставляя за собой морозильную камеру, где теперь хранились тела четырёх жертв. Их шаги звучали глухо в тишине, а за их спинами казалось, что стены шепчут, наблюдая за ними.

Глава 10

После смерти Софи напряжение в «Ля Вертиж» стало невыносимым. Каждое движение, каждый звук в отеле воспринимались как предвестники новой беды. Обитатели, собравшиеся здесь по воле судьбы, больше не смотрели доверчиво друг на друга. Взгляды стали настороженными, голоса – резкими, а тени в коридорах – длиннее и зловеще живыми.

Ужин, который раньше был хоть и формальной, но всё же паузой для передышки, теперь превращался в поле для скрытых упрёков и растущего недоверия. Каждый взгляд, каждое слово воспринимались как провокация. Никто не чувствовал себя в безопасности, а самым тревожным было то, что никто не знал, кому можно доверять.

Пьер Моро, владелец отеля, который до сих пор старался сохранять видимость порядка, оказался в центре этих напряжённых разговоров. Его невозмутимость, раньше внушавшая уверенность, теперь начала вызывать вопросы. Поведение, которое могло показаться разумным и сдержанным, теперь воспринималось как что-то скрытное и манипулятивное.

– Он всегда знает чуть больше, чем говорит, – бросил однажды Филипп Готье с едва заметной насмешкой. Его голос звучал громко в мрачной тишине столовой. – Но говорит так, будто не знает ничего. Это удобная позиция, не находите?

Эти слова, прозвучавшие как вызов, вызвали еле слышный шёпот среди сидящих за столом. Все понимали, что обвинения, даже произнесённые не в лоб, всегда находят отклик, когда страх управляет сознанием.

– А его рассказы о картине? – поддержал его Эмиль, опираясь на край стола. – Разве вы не заметили, как он избирательно делится деталями? Только то, что нас успокаивает. Но что, если он специально оставляет важное за рамками?

Слова антиквара тяжестью повисли в воздухе.

Постояльцы начали вспоминать поведение Пьера с первых дней. Его постоянная замкнутость, спокойствие, граничащее с равнодушием, теперь воспринимались как нечто большее, чем просто черта характера. Его невозмутимость, которой он так искусно скрывал свои мысли, стала казаться подозрительной.

– Он говорит, что ничего не знает, но при этом всегда оказывается там, где нужно, – заметила Жанна во время одного из тихих разговоров в гостиной. – Это не кажется вам странным?

Катрин молча выслушала это. Она и сама заметила, что Пьер слишком внимательно следит за происходящим, будто записывает всё в своём внутреннем дневнике. Его отстранённость, которую она раньше считала признаком его силы, теперь выглядела как намеренная игра.

Его слова, произнесённые за последние дни, становились предметом новых обсуждений. Там, где он пытался призвать к спокойствию, другие видели холодный расчёт.

– «Нам нужно сохранять рассудок», – процитировал однажды Филипп, кривя губы. – Конечно, сохранять его удобно, если ты сам управляешь всем этим.

Жанна, стоявшая рядом, внимательно слушала, но ничего не добавила. Её молчание, однако, говорило больше, чем любые слова.

В отеле, где страх стал повседневной реальностью, Пьер превратился в фигуру, вызывающую больше всего споров. Его молчание раздражало, а его знание истории картины воспринималось как доказательство его причастности. Люди начали искать объяснения всему происходящему, и все нити в их представлении вели к владельцу «Ля Вертиж». Теперь каждый взгляд на него был полон сомнений, а любое его действие рассматривалось под увеличительным стеклом недоверия.

Шёпот за ужином становился всё громче. Кто-то вспоминал его странные намёки на историю картины, кто-то обращал внимание на то, что он всегда находился в стороне от событий, будто заранее знал, чем всё закончится. Даже его попытки успокоить обстановку воспринимались теперь как способ манипуляции.

– Вы заметили, что он никогда не рассказывает всего? – сказал Филипп Готье, его голос был негромким, но в нём звучала твёрдая уверенность. – Его слова всегда уводят от главного.

– А разве вы сами знаете, что главное? – сухо бросила Жанна, не поднимая глаз от своей чашки.

– Я знаю одно, – продолжил Филипп, игнорируя её комментарий. – Он знает больше, чем говорит. А тот, кто