Карьерный спуск на дно. Проституция в царской России - Анастасия Вячеславовна Мащенко

мнению авторов, происходила от повышенного интереса к чтению романов и к театральным постановкам с любовными интригами. Особенно под влияние попадали молоденькие барышни, чаще из высших и средних слоёв населения, которым в силу воспитания и образа жизни близкое общение с противоположным полом редко было доступно. Они были склонны к меланхолии и платонической любви, развивавшихся в одиночестве, когда ум был поглощён любимым человеком. Всё это из лёгкой формы мечтаний о поцелуях и прикосновениях могло в дальнейшем дойти до нимфомании. Об этом писал доктор Жафф-Кофейнон в своей работе «Эротическое помешательство. Эротомания – сатириаз – нимфомания – приапизм – фетишизм», переведённой и напечатанной в России в 1907 году. Именно эту книгу сначала цензура пропустила, а уже через год запретила как развращающую.

Жафф-Кофейнон выделил несколько групп женщин, которые были подвержены чрезмерной половой возбудимости: молодые девушки сангвинического темперамента, с пылким воображением, с болезненными менструациями, сладострастные по природе вдовы, лишившиеся привычного наслаждения, замужние дамы, неудовлетворённые в браке и, наконец, проститутки. Последних мучила нимфомания, если они попадали в тюремное заключение и продолжительно воздерживались от половых контактов[309]. Это было распространённое мнение в XIX – начале XX века, что публичные женщины по своей природе чаще всего психически больны и страдают подобного рода расстройствами. Сразу вспоминается один из персонажей повести Куприна «Яма» – Паша:

«Её партнёрша Паша – очень странная и несчастная девушка. Ей давно бы нужно быть не в доме терпимости, а в психиатрической лечебнице из-за мучительного нервного недуга, заставляющего её исступлённо, с болезненной жадностью отдаваться каждому мужчине, даже самому противному, который бы её ни выбрал. Подруги издеваются над нею и несколько презирают её за этот порок, точно как за какую-то измену корпоративной вражде к мужчинам. Нюра очень похоже передразнивает её вздохи, стоны, выкрики и страстные слова, от которых она никогда не может удержаться в минуты экстаза и которые бывают слышны через две или три перегородки в соседних комнатах. Про Пашу ходит слух, что она вовсе не по нужде и не соблазном или обманом попала в публичный дом, а поступила в него сама, добровольно, следуя своему ужасному ненасытному инстинкту. Но хозяйка дома и обе экономки всячески балуют Пашу и поощряют её безумную слабость, потому что благодаря ей Паша идёт нарасхват и зарабатывает вчетверо, впятеро больше любой из остальных девушек. <…> Паша, пассивная во всём, кроме своего безличного сладострастия, конечно, пошла бы за всяким, кто позвал бы её, но администрация дома зорко оберегает в ней свои интересы. Близкое безумие уже сквозит в её миловидном лице, в её полузакрытых глазах, всегда улыбающихся какой-то хмельной, блаженной, кроткой, застенчивой и непристойной улыбкой, в её томных, размягчённых, мокрых губах, которые она постоянно облизывает, в её коротком тихом смехе – смехе идиотки»[310].

Открытка «Женщина верхом на мужчине»

Несмотря на то что повесть является художественным произведением и её в полной мере нельзя взять за исторический источник, тем не менее она хорошо описывает общие представления о жизни в публичном доме, о проституции, а в данном примере – как выглядела нимфомания в глазах общества и как девушками, одержимыми ею, пользовались содержательницы борделей. По сюжету Паша закончила свои дни в сумасшедшем доме, окончательно впав в слабоумие.

Если женщина вовремя не одумается и не встанет на путь излечения, то болезнь, по мнению доктора Жафф-Кофейнона, сохранится вплоть до преклонного возраста и может дойти до приступов бешенства. На последней и самой тяжёлой стадии её развития больные разрывают одежды, царапают грудь, рвут на себе волосы и, при невозможности удовлетворить свои желания, мастурбируют публично. Среди случаев нимфомании, описанных автором, примечателен один, связанный с дамой, некой г-жой V., старше 70 лет, которая платила мужчинам, чтобы те удовлетворяли её сексуальные потребности. Когда она оказалась в приюте, любовники предпринимали попытки освободить её оттуда, рассказывая о безупречной нравственности старушки и рассчитывая на дальнейшее «выгодное сотрудничество». Вот и один из примеров мужской проституции[311].

Книга «Эротическое помешательство. Эротомания – сатириаз – нимфомания – приапизм – фетишизм» была переведена с французского издания и распространялась под нравоучительным видом. Подробное описание болезненных состояний якобы должно было вызывать чувство неприязни. Однако уже через год после печати её название красовалось в списке «Справочного указателя книг и журналов, арестованных 17 октября 1905 г. по 1 января 1909 г.» (под редакцией инспектора книгопечатания и книжной торговли в г. Москве П. И. Бернова)[312]. Дело в том, что откровенность сочинения граничила с порнографией, а иной раз даже подсказывала читателю всё разнообразие фетишей и сексуальных приспособлений, о которых до прочтения он, возможно, и помыслить не мог. В главе про сатириаз[313]мы видим следующий пример его проявления:

«Некий аббат, приехавший в Париж, встретил на улице публичную женщину, которая увела его к себе и дала ему попробовать конфету, в которой были шпанские мушки[314]. Аббата охватил страшный припадок сатириаза, и всю ночь он предавался самому необузданному coitus’у, до того, что испуганная женщина послала за доктором. Аббат бредил, говорил самые непристойные слова, предавался бесстыдным поступкам, совершенно не заботясь о присутствии врача. Через несколько дней он умер от гангрены ствола»[315].

Обратите внимание, как в одном предложении автор указал и конкретное возбуждающее средство – шпанские мушки, и у кого его можно было найти – у проституток. И хотя действие происходило не в России, а исход был трагическим, тем не менее подсказка, преднамеренно или нет, была дана. Глава о фетишизме была, помимо прочего, проиллюстрирована случаем, когда один из гостей дома терпимости, известный под кличкой «Бархат», одевал в бархатную одежду проституток и удовлетворял свои половые потребности, гладя себе лицо краем бархатного платья (без иного прикосновения между ним и женщиной)[316]. Вновь встретилась мысль, что в борделе исполняли любой каприз, безобидный и не очень. Да и в целом слишком яркие, живые примеры различных «эротических помешательств» (выше я привела лишь самые безобидные), присутствующие в работе Жафф-Кофейнона, заставили цензуру озаботиться её влиянием на читателя, хотя сам автор высказал свою позицию чётко:

– О чём вы задумались, дорогая?

– Так, о разных шалостях…

– Мы всегда, Анна Николаевна, во взглядах сходимся: и я тоже.

Журнал «Шут». 1892 год, № 44

«Пусть не обвиняют литературу, обнажающую гнойники нашего общества. Нравственный, воспитанный юноша или девица с ужасом отвернутся от мерзости такой скверны, а детей развратных родителей, унаследовавших