Путь улана. Воспоминания польского офицера. 1916-1918 - Ришард Болеславский

После нескольких коротких переходов наш полк получил приказ занять позицию в роще, расположенной на нашей стороне оборонительной линии. Поддерживаемая артиллерией пехота должна была прорвать австрийскую линию обороны на широком фронте. Предполагалось, что наш полк польских улан, следовавший в непосредственной близости от пехоты, обойдет слева и справа прорванный участок австрийской обороны и начнет преследовать отступающего противника. Через эту брешь хлынет русская кавалерия для наступления на вторую линию обороны немцев и австрийцев и, в зависимости от ситуации, принудит противника к бегству или возьмет в окружение. В теории все выглядело предельно ясно. Полковник, с серьезным выражением лица и сияющими глазами, объяснил нашу задачу. Каждый из нас попытался вникнуть и решить, как лучше выполнить возложенное лично на него задание.

Ночь перед наступлением мы провели на опушке рощи под навесом для домашнего скота. Полковник проводил совет практически в темноте. Единственным источником света был его карманный фонарик, в луче которого мы изучали оперативные карты. Я как сейчас вижу напряженную улыбку на лице Шмиля и невозмутимое выражение лица полковника. В этот момент они напомнили мне сцену из школьной жизни, когда терпеливый учитель пытается объяснить домашнее задание усидчивому, но не слишком толковому ученику.

Корнет Мукке склонился над картой, и временами его высокий лоб морщился, словно в попытке осознать общую стратегическую цель всего наступления. Вероятно, Мукке прикидывал, представится ли ему шанс карьерного взлета, как у Наполеона. Мукке был прекрасным, трудолюбивым, честолюбивым юношей, высокоэрудированным в вопросах, имеющих отношение к военному делу, военной истории. Офицеры любили поддразнивать его. Если Мукке, к примеру, заводил разговор об ошибках, допущенных Ганнибалом[23], офицеры вступали в спор, приводя надуманные доказательства и пытаясь уверить Мукке, что они более осведомлены о предмете разговора и почерпнули данные из наиболее компетентных источников. В то время как большинство из них знало только одного Ганнибала – черного коня, который стал победителем в прошлогодних соревнованиях в полку.

Вечерами, когда совсем уж было нечем заняться: истории иссякли, карты надоели, газеты прочитаны, мы просили Мукке рассказывать о знаменитых сражениях и великих полководцах. Он всегда с радостью соглашался и, поначалу краснея и запинаясь, постепенно захватывал наше внимание. Он помнил все до мельчайших подробностей – даты, часы, продолжительность боя, количество участников и даже погодные условия. Согласно его теории погодные условия имели крайне важное значение и великие стратеги всегда учитывали фактор погоды. Мукке продолжал говорить даже в том случае, если во время его рассказа кто-то начинал явственно похрапывать или дремать. Его не смущали подобные мелочи. Он был силен в теории и с удовольствием делился своими знаниями.

Что касается практики, то тут Мукке проявлял беспомощность. С полной ответственностью заявляю, что в свои двадцать три года Мукке мог свободно давать советы штабным офицерам, но он терялся, если ему приказывали взять двух уланов и провести разведку в деревне, расположенной в пяти километрах от лагеря. Он рассматривал проблемы в глобальном масштабе. Мукке, единственный из нас, не размышлял о революции и проблемах, связанных с ней. Полагаю, что в прочитанных им книгах не приводилось случаев неподчинения солдат приказам офицеров; в противном случае историки никогда бы не обошли молчанием подобные факты. Я уверен, что в своем воображении Мукке видел, как огромные армии устремятся вперед в направлении указующего перста главнокомандующего. За одну короткую ночь Кречевице стала бы его селением Арколе[24].

После совещания с полковником мы пошли к уланам и объяснили поставленную перед нами задачу. Уланы знали, что завтра ожидается большое наступление, и были благодарны, что мы не обделили их вниманием.

День погас и словно унес с собой все звуки. Ночью стояла тишина. Иногда раздавались отдельные выстрелы. Слышался гул самолетов, может, немецких, а может, наших. В эту ночь мало кто мог заснуть. Уланы с рук; кормили лошадей, проверяли амуницию. Прохаживаясь среди уланов, я видел, что их головы повернуты на запад. В темноте невозможно было разглядеть их глаз, но было понятно, что пристальный взгляд старается проникнуть сквозь непроглядную темень.

Операция должна была начаться в четыре часа утра с артиллерийской подготовки. Без пятнадцати четыре не осталось человека, который бы не застыл в ожидании намеченного часа.

В кромешной тьме я стоял, прислонившись к лошади, и не сводил взгляда со стрелки наручных часов, медленно приближающейся к четырехчасовой отметке. Я слышал вздохи лошадей, которые неожиданно прервал шепот улана:

– У тебя нет дополнительной скобы?

– Нет. – Мой ответ прозвучал неожиданно громко и заставил ближайших ко мне лошадей поднять головы и повернуть их в направлении голоса. Я понимал, что лошади насторожились.

Улан возник как призрак между крупами лошадей и коснулся моего плеча.

– Стас, – прошептал он мне прямо в ухо, – ты взял с собой запас овса?

– Я не Стас, – шепотом ответил я улану, – но ты возьми запас овса. И Стас тоже пусть возьмет. Если я поймаю тебя за тем, что ты выбрасываешь овес, то получишь два наряда вне очереди.

– Да, господин поручик!

Перед наступлением кавалеристы всегда пытаются по возможности облегчить мешки. Если за ними не проследить, они могут выбросить весь корм. Стоявший рядом со мной улан, услышав наш разговор, тихо рассмеялся. И тут же откуда-то из-за спины раздался голос:

– Замолчите, глупые тетери.

Но опять из темноты раздались голоса. Они словно доносились с другой планеты или даже из другой галактики.

– Ты пишешь жене? Интересно, как там моя?

Я понял, что жена улана осталась в Польше, а он уже три года воевал за Россию.

На какое-то время опять установилась тишина, и было только слышно, как лошади жуют овес.

– Интересно, надел Шмиль белые перчатки?

Но на этот вопрос не последовало ответа. Вдруг тишину разорвало громкое проклятие. Лошадь наступила улану на ногу. Он шлепнул ее по крупу и добродушно выругался.

Неугомонный улан пощекотал соломинкой в ухе стоявшего рядом товарища; послышался приглушенный смех.

Никто и словом не обмолвился о предстоящем наступлении, о колючей проволоке, пулеметных гнездах и ответной артиллерийской атаке. Наверняка солдаты думали о грядущей опасности, о ранениях и смерти, но никто не говорил об этом вслух.

Наконец истекли долгие пятнадцать минут. За секунду до четырех часов все застыли, затаив дыхание.