Путь улана. Воспоминания польского офицера. 1916-1918 - Ришард Болеславский

Я лежал на куче угля, наблюдал за толпой и пытался услышать, о чем говорят эти люди. В воздухе стоял непрерывный гул, из которого можно было вычленить только отдельные слова, крики, возгласы, редко отдельные предложения.

– Дай пинка!

– Ой, живот…

– Ха-ха-ха!

– Революционная совесть…

– Черт побери…

– Проклятый офицер…

– Она дала ему…

– Белогвардейская шкура…

– Готовьтесь, товарищи…

– 114-й полк…

Неожиданно раздалась песня:

– «Мы жертвою пали в борьбе роковой…»

Но, перекрывая вокзальный шум, вдруг раздался пронзительный, пьяный крик:

– Вот поезд, дорогая. Ну-ка, давай сюда. На нем ты доедешь домой… Ура! С нами Бог…

Совершенно нелепая пара пробивалась к поезду, расталкивая на своем пути людей и размахивая руками.

Солдат 8-го драгунского полка, в шинели, наброшенной на плечи, в сдвинутой на затылок фуражке, с винтовкой, саблей и револьвером, держал под руку женщину средних лет. Ее ярко накрашенные губы искажала кривая ухмылка. Лицо обрамляли пряди грязных, сальных волос. У нее почти не было шеи, и голова болталась чуть выше огромных дряблых грудей, прикрытых лифом платья какого-то грязно-зеленого цвета. Драгун упорно тянул ее за собой, пьяно качаясь из стороны в сторону. Он не переставая говорил, и его пронзительный голос был наполнен безумным волнением. Женщина пыталась по-своему кокетливо спорить с ним, заливаясь глупым смехом:

– Они не пустят меня, дорогой… Ну, не будь глупее глупого…

– Все будет хорошо, все будет хорошо, моя голубка. Я найду для тебя местечко.

– Нет, ну нет же, дурачок, – держась за него, чтобы не упасть, и заливаясь пьяным смехом, говорила она.

– Я любого смахну со своего пути… Я докажу тебе, дорогая. Вон с моего пути, паршивый ублюдок! – заорал он и с такой силой отбросил в сторону молодого станционного работника, что у того слетела с головы фуражка. – Ты что, не видишь, мой друг и товарищ, гражданка шлюха идет садиться на поезд. Освободите дорогу, товарищи. Пошли, мое солнышко.

Драгун остановился, нежно обнял и поцеловал женщину и опять потянул ее к нашему поезду.

Солдаты смеялись и поддразнивали нелепую парочку, которая проталкивалась через толпу к поезду. Когда они подошли к двери вагона, в котором располагался штаб полка, драгун принялся прощаться с сердечной подругой.

– Теперь, любимая, посмотри на этот прекрасный вагон. Ты замечательно проведешь время в дороге.

Женщина визгливо рассмеялась и нежно отерла пот с его лица.

– Мне жалко, – продолжал драгун, обнимая ее за талию, – что я не увижу тебя несколько дней. Эй, приятель, – обратился он к побледневшему улану, стоявшему в дверях. – Отодвинься и пропусти гражданку шлюху в вагон.

Улан, понимая, что имеет дело с пьяным солдатом, категорически отказался впустить женщину. Он принялся спокойно объяснять, что поезд идет на фронт и в соответствии с приказом он не имеет права впускать в вагон посторонних.

– Эй, приятель, черт с ним, с этим фронтом! – с трудом удерживаясь на ногах, заорал драгун. – Пришла свобода. Познакомься, это гражданка шлюха. Она хочет вернуться домой, а раз наступила свобода, то почему бы ей не воспользоваться этим поездом?

Толпа ревела от хохота, а слова «гражданка шлюха» вызвали бурю восторга. В то же время раздались голоса, что свобода, в конце концов, касается каждого. По общему мнению, женщину были просто обязаны впустить в вагон.

– Впусти ее, товарищ! – раздался крик из толпы.

– Черт возьми, она поможет вам скоротать время в пути. Иди, любимая, поезд битком набит парнями. – Обезумевший от оказанного сопротивления драгун вытолкнул вперед женщину и вплотную приблизился к улану. – Вы что, собаки… не дадите мне посадить ее в поезд? Белогвардейская тварь! Отойди в сторону… Черт тебя побери!

Улан ударил драгуна прикладом винтовки, и тот свалился на землю.

– Убийца! – завизжала женщина, поворачиваясь к толпе.

Улан поднял винтовку и прицелился. Толпа отпрянула назад.

Драгун покачиваясь поднялся и, с неожиданным для пьяного человека проворством, выхватил пистолет и выстрелил в улана.

Теперь уже весь наш поезд был охвачен волнением. Караульные заскочили в вагоны и заперли двери.

– Впустите ее. Впустите! – кричал кто-то, стоящий на крыше последнего вагона.

– Вперед! – заорал я машинисту.

Он что-то ответил, но я не расслышал из-за отчаянного звука паровозного гудка, вероятно требующего освободить путь. Я свесился с тендера и увидел, что наш полковник пытается поднять улана, лежащего на земле с пулей в левом глазу. За спиной полковника трое писарей стреляли из маузеров поверх толпы. Пули попали в окна вокзала, и там началась паника. Полковник с чьей-то помощью поднял тело убитого улана, втащил его в вагон и запер дверь.

Драгуна, продолжавшего охрипшим голосом выкрикивать ругательства, удерживали несколько солдат. Толпа обезумела. Солдаты выбивали вагонные окна чайниками и прикладами винтовок и пытались влезть в вагон или вскарабкаться на крышу. Некоторые кинулись к паровозу и принялись отцеплять его.

Когда я увидел людей, пытавшихся отцепить паровоз, то не помня себя закричал. Не обращая на меня внимания, они продолжали начатую работу. Я открыл стрельбу. Сначала один упал на рельсы, а следом за ним другой. Третий попытался спрятаться, но моя пуля достала и его. Машинист под леденящий кровь гудок паровоза медленно тронулся с места. Когда толпа осознала, что поезд отходит от станции, ее обуял страшный гнев. Вокруг засвистели пули, разбивая оконные стекла и врезаясь в стенки вагонов. Некоторые, совсем обезумевшие, бросались наперерез поезду, пытаясь ухватиться за дверные ручки и вскарабкаться на крышу.

Создавалось впечатление, что толпа голыми руками пытается остановить поезд. Люди ногтями царапали стенки вагонов. Кто-то упал под колеса; кто-то попал под пули своих же товарищей. Вдруг я увидел двоих, которые подобрались к паровозу и, визжа и царапаясь, словно коты, пытались взобраться в кабину к машинисту.

Если хотя бы один из них влез в кабину и убил машиниста, поезд остановился или потерпел бы аварию. В этом случае наш полк был бы разорван на части.

– Парни, следите за той стороной, – сказал я уланам, находившимся вместе со мной на тендере, и протянул каждому по маузеру.

В придачу к моему, у каждого из них был собственный маузер. Они свесились с тендера и стали стрелять по солдатам, пытающимся влезть на паровоз. Я установил пулемет на крыше первого вагона, направил его на кипящую людскую массу и открыл стрельбу. Я был спокоен и испытывал отвращение, к которому не примешивались ни злоба, ни гнев. Мои зубы стучали в такт с пулеметными очередями.