Путь улана. Воспоминания польского офицера. 1916-1918 - Ришард Болеславский

– Справа… тройками… рысью… впер-ред!

Я понимал, что не умею отдавать команды, – умение достигается путем длительных тренировок. Будучи по профессии актером, я имел обыкновение давать отрывочные команды. На этот раз мое неудачное выступление ударило по мне. Налицо был абсолютный провал. Хорошо, что мои люди все-таки поняли меня. Я начал спускаться с холма, не оглядываясь назад, но и не следил внимательно за лошадью. Я думал только о том, как мы окажемся на открытой местности и станем прекрасными мишенями для противника.

Перед тем как выйти на открытое пространство (все происходило гораздо быстрее, чем я пишу или вы читаете), я обратился к унтер-офицеру:

– Я пойду вперед, а вы останетесь здесь. Когда я доскачу до противоположной стороны, неситесь во весь опор, стреляя на ходу.

Наступил опасный момент. Я знал, что, пока буду скакать по открытому пространству, мои люди не будут спускать с меня глаз. Они по-дружески относились ко мне. Я хорошо знал каждого из них, ровно настолько, насколько офицер может знать своих солдат. Они неоднократно доказывали, что сделают для меня все, что в их власти. С ними я никогда не испытывал голода, не замерзал, не подвергался ненужной опасности. И они знали, что я всегда старался сделать так, что им было как можно лучше.

Но никто не мог поручиться за то, что произойдет в такой экстраординарный момент. Если по малейшему движению моей спины они смогут решить, что я не пойду под огонь, как теоретически должен каждый и как я их неоднократно просил, то нашей дружбе наступит конец. Как легко на параде держать грудь колесом, спину прямо, а мягкое место гордо отставленным, но как трудно это сделать, когда вы не знаете, какая часть вашего тела будет прострелена.

В доли секунды, отделявшие меня от моих уланов, я вспомнил историю, рассказанную моей матерью, которая интересовалась эпохой Наполеона и любила рассказывать мне о маршале Мюрате. Адъютант заметил, что перед началом кавалерийской атаки у маршала так дрожали колени, что он не мог удерживать ноги в стременах. Тогда адъютант спросил:

– Сир, вы боитесь? У вас дрожат колени.

– Пускай дрожат, – ответил маршал. – Если бы они знали, куда я с ними отправляюсь, они бы дрожали еще сильнее.

И тогда я сказал себе: «Что ж, занавес открыт. Вперед, покажи, на что ты способен». Я решил, что должен продемонстрировать показательный легкий галоп, поэтому сел прямо, колени внутрь, пятки наружу, руки на поводьях.

Я видел перед собой песочный холм, ярко-желтый, высотой около 60 метров. За ним площадка, где можно остановиться. Я не поворачивал голову в сторону траншей, понимая, что первая же пуля попадет прямо в лицо. Я скакал и слышал непрерывные печальные завывания от летящих вокруг пуль – так воет ветер, запутавшись в корабельных снастях. Этот звук преследовал меня до тех пор, пока я не доскакал до песчаной дюны. Здесь он резко оборвался.

Я спешился. Мне все-таки удалось это сделать; я почувствовал некоторое облегчение. Но как там дела у моих уланов? Первая шестерка уже быстро мчалась в сторону дюны, практически по моим следам Я пытался понять по их лицам, произвел ли мой галоп на них нужное впечатление. Я отлично помню, что тогда у меня мелькнула мысль, не является ли тщеславие основным стимулом. В тот момент мне было ровным счетом наплевать на войну, немцев, наступление, да на весь мир. Больше всего меня занимал вопрос «Хорошо ли относятся ко мне мои парни?»

Придерживая лошадь, я с нетерпением наблюдал за приближением уланов. Прижавшись к шеям лошадей, они скакали прямо к тому месту, где я стоял. Когда им оставалось до меня около двадцати метров, я уже мог рассмотреть их счастливые лица, расплывшиеся в улыбках. Человек способен все превратить в игру. Я был первым, а потому напряжен и взволнован, как, впрочем, и они, наблюдая за мной. Но после того как у меня все получилось, пересечь открытое пространство стало для них чем-то вроде спортивного состязания. Итак, первая шестерка доскакала до меня, и уланы были такими возбужденными, что в первый момент не могли даже говорить. Я сразу понял, что они восторгаются мною. Охватившее меня чувство удовлетворения выразилось в том, что я тут же вскочил на лошадь.

Сидя верхом, я посмотрел на Бартека, высокого белокурого поляка, являвшегося неистощимым объектом шуток всего взвода. Добродушный великан обладал поистине беспредельным терпением Я, во всяком случае, не встречал более добродушного и терпеливого человека. Помню, как однажды он оборудовал для себя замечательное спальное место в конюшне и заранее предвкушал, как чудесно проведет ночь в тепле и комфорте. Бартек вышел буквально на пять минут, а за это время парни успели положить в его замечательную кровать кучу снега. Бартек вернулся, разделся, залез под одеяло и… погрузился в снег. Думаете, он разозлился? Ничуть не бывало. Он смеялся громче всех. Сейчас он раскраснелся; глаза сияли. Я никогда не видел его настолько возбужденным. Его кончик носа был в крови. Шальная пуля чиркнула по носу, и теперь с носа капала кровь, как вода из плохо закрученного крана.

– Вытри нос, – приказал я Бартеку. – Держу пари, ты сделал это нарочно, чтобы иметь возможность вернуться в столовую Красного Креста.

– Черта с два я вернусь туда, – ответил он, размазывая кровь по лицу своей огромной, как лопата, ладонью.

Уланы оглушительно расхохотались. Каждый вытащил из индивидуального пакета кусочек ваты, смочил его йодом и совал прямо в нос Бартеку. Он отмахивался, корчил забавные рожи, чем еще больше распалил парней. Они уже рыдали от смеха. Тем временем я оглядел свои ряды. Вокруг меня уже собрался весь взвод. Никто не был ранен, если не считать досадную царапину Бартека.

Теперь пришла очередь Шмиля. Он поскакал первым, и теперь все взоры были прикованы к нему.

Опустив поводья, Шмиль пересекал это проклятое место так, словно вышел на прогулку. Вынув папиросу из бокового кармана, он не спеша поднес ее к губам и прокричал своим уланам, успевшим догнать его:

– Есть спички?

Он подъехал к нам с последним из своих уланов. Да, он, пожалуй, перещеголял меня, но я всегда считал его профессионалом, а себя только любителем.

Мы умудрились не потерять ни одного человека; нос Бартека не в счет. Я увидел, что оставшаяся часть первого эскадрона движется в направлении открытого пространства, и, не раздумывая, закричал:

– Сабли наголо! По двое! Рысью! Впе-ер-ред!

Пустив лошадь рысью, я обогнул дюну. Всего несколько шагов, и передо мной раскинулось чистое поле. Первое, что бросилось в глаза, – тонкая линия колючей проволоки примерно в полутора километрах от меня и бегущие в нашем направлении австрийцы. Они стремительно формировали длинные цепи и падали на землю. Началось наступление на русские траншеи. За траншеями виднелись отдельно стоявшие деревья и черная земля в лужах. Вдалеке над деревней высоко в небо поднимался дым. Я с трудом различал звуки страшных взрывов; вероятно, это было дело рук русской артиллерии.