Маленький содом - Георгий Стаматов

зашел в захолустную корчму. Он теперь перестал бывать в пивных, где его знали. Заказав коньяку, он взял газету, просмотрел ее и, не притронувшись к рюмке, задумался.

Размышления стали теперь его насущной потребностью. Они заменяли ему все и в то же время растравляли его раны.

Возле окна сидели двое. Один что-то говорил, другой слушал молча. Немного погодя он достал бумагу и начал что-то записывать, потом стал пересчитывать деньги. Перед собеседниками стояли нетронутые кружки с пивом.

«Кто же это? Где я его встречал!» — подумал Митя.

Широкополая фетровая шляпа, галстук, выбившийся из-под жилета, легкое летнее пальто, изящная трость, которую ее обладатель положил на соседний стул...

«Какой-то знакомый военный в штатском...»

Человек сидел боком к Мите. Но вот он засмеялся и невольно повернул голову.

«Боже мой, да это мой Иван!»

Иван, узнав капитана, подошел к его столику.

   —  Насилу узнал тебя, Иван. Почему ты не в ливрее?

   —  Да я тоже ушел от вашего батюшки,— ответил Иван тоном сообщника.

   —  Почему же? Ведь тебе там было хорошо?

   —  Оклеветали меня, господин капитан,— ответил Иван, по привычке величая Митю капитаном.— В конторе пропало пятьдесят тысяч левов; подумали на меня: «Ты, мол, один там находился». Конечно, если б только я один в ней был, ничего бы не случилось... Сколько раз я там бывал, и никогда ничего не пропадало...

   —  Значит, подумали на тебя...

   —  Сказать-то ничего не сказали, но стали коситься.

Ну, я и ушел. Когда хозяева не доверяют, служить нельзя,— с важностью заключил он.

   —  А сейчас чем занимаешься?

   —  Торговлишкой.

   —  Для торговли деньги нужны, Иван.

   —  Деньги не главное! Есть компаньоны, кредит, а я свой труд вкладываю,— со смешком объяснил Иван.— Извините, господин Абаров, тороплюсь — надо жить!

Митя отправился в Борисов сад на свою привычную прогулку.

«Неужели это Иван взял деньги? Не верится. Пятьдесят тысяч! Впрочем, кто знает? Все возможно. А если и взял, кто его упрекнет?»

Он подошел к зданию Народного собрания и зашагал по правой аллее. Мимо него медленно проехал автомобиль, в нем сидели два офицера и женщина; на коленях у них лежали бутылки. Женщина, видимо полупьяная, привстала и окликнула его:

   —  Митя!

Он обернулся и узнал Нину.

   —  За твое здоровье, Митя! — крикнула она, подняв бутылку.

Автомобиль укатил по направлению к Орлову мосту.

XII

В квартире капитана Рангова собралась компания.

Толковали о войне, армии, политике, о разгроме и современном положении.

   —  Наша песенка спета,— мрачно проговорил полковник запаса Савчев.

   —  Наша лично или всей Болгарии?

   —  А какое мне дело до всей Болгарии? Я говорю о себе и мне подобных. Мы всю свою жизнь посвятили отечеству, отдали ему молодость, здоровье, а теперь нас вышвырнули!..

   —  Эх, дружище,— отозвался другой полковник запаса.— А чем мы отплатили Болгарии за все, что она давала нам столько лет подряд? Мы обязались оберегать ее от всяческих врагов, а если потребуется, то и умереть за нее. А мы умерли? Нет! В этом мы, конечно, не виноваты. Но за что нам на нее обижаться? Более четверти века нас содержали, давали нам повышения, отпуска, ордена. Слуг у нас было не меньше, чем у русских помещиков. А кем мы были? Подобрали нас на улице, голых и босых. Помнишь, как нас откармливали в военном училище? Утром чай; в десять часов русские пирожки с мясом или капустой; в двенадцать завтрак; в четыре обед — суп, жаркое; вечером опять чай. В торжественные дни — «праздничный паек»: жареный барашек, вино, торты из кондитерской. Нас одевали, бесплатно учили, преподавали нам танцы. И вот мы стали офицерами, не потратив гроша ломаного на свое обучение. А теперь мы владеем домами, виноградниками, получаем пенсию... А ты жалуешься! Но пригодны ли мы к чему-нибудь? Ведь мы разучились читать: возьмем газету, читаем ее по складам и, если не водим пальцем по листу, перескакиваем через две строчки. Ты когда-нибудь пишешь? Только расписываешься в пенсионной книжке. А я, например, даже заборную книжку проверить не могу — в простом сложении путаюсь. Как еще нас держат! А ты-то чего ворчишь? Ведь ты от продажи одних только слив десяток тысяч левов выколачиваешь.

Савчев возмутился:

   —  Да разве люди живут только ради денег и хлеба? Им нужна духовная жизнь, активная деятельность. А энергии у нас еще хоть отбавляй.

Выслушав эту тираду, несколько человек расхохотались так искренне, что Савчев, рассердившись, встал, подошел к столу и налил себе вина.

   —  Бог с ним, с Савчевым, а вот что будет с Болгарией?

   —  Замучают ее.

   —  Она погибнет!

   —  Не погибнет! — с жаром возразил подпоручик запаса, молодой адвокат.— Мы ее спасем. Грядет нечто новое, только вы его не видите. Оно уже зачато, и скоро народится новая Болгария.

   —  Ничего нового не будет. Если народ не сам себя освободил, он не умеет ценить свободы и не заслуживает ее. Нас разорвут соседи.

   —  А русские вторично не придут нас освобождать,— авторитетно заявил генерал запаса Жечев, когда-то живший в эмиграции в России.

   —  Сейчас хуже, чем было при турках. Тогда рабство

чувствовала только часть населения, а теперь его чувствуют все.

   —  Никто ничего не чувствует — только служат молебны да празднуют какие-то победы.

   —  Не отчаивайтесь, господа! — снова заговорил молодой подпоручик запаса.— Мать-Болгария сгниет вместе с другими старыми европейскими блудницами. Наступает новая эра — эра всеобщего честного труда. Не будет ни голодных, ни паразитов... Человечество пробудится от глубокого сна. Я доволен, что прозрел. Саблю бросил. Теперь возьму в руки перо или мотыгу. Да здравствует новая Болгария!

   —  И что же будет? Мир и благоденствие? Вы считаете себя невинными агнцами, а на самом деле — вы стая голодных волков, которых не пускают в кошару. Передушите псов — тяжко и горько будет и стаду и пастухам. Война превратится в бойню.

   —  Очищение неизбежно. Больной организм нуждается в операции, а иногда и в ампутации.

   —  Вы что же, пытаетесь вскрывать живых людей?

   —  Ты что скажешь, Абаров?

   —  Не понятны мне ваши идеи. Не жизненны они; Я знаю одно: наша Болгария погибает. Я стал ничтожеством, к сожалению еще способным мыслить и чувствовать. Мой бог умирает, а в новых богов я поверить не могу.

Все молчали, только старик капитан действительной службы, обычно беззаботный, нахмурился и проговорил:

   —  Хватит философствовать! Словами горю не поможешь! Пейте! В