Маленький содом - Георгий Стаматов

дом. Оля, прижавшись к плечу самодовольного итальянца, слушала его разговор с отцом, но вдруг сказала «простите» и убежала к матери.

   — Мама! Скоро мы уедем в Италию! Папа, ты, я и Ваня. Там и обвенчаемся. Паоло купил виллу и для вас... Прощай, София!.. Мамочка, дай я тебя поцелую. Ах, я так счастлива!.. Митя дома?

   — Да.

   — Как же нам быть? Паоло знает, что он вернулся. Да и как ему не знать,— он столько хлопотал о его возвращении. А Митя и слышать не хочет об итальянцах.

   — Не думаю, чтобы он захотел познакомиться с твоим женихом.

   — Но это необходимо! Иначе Паоло обидится. Ты — мать; сходи к Мите, уговори его, тебе он не откажет. Я хочу, чтобы сегодняшний день не был омрачен ничем.

Сели обедать.

Никто из родных не решился позвать Митю. За ним послали Ивана.

   — Господин капитан, вас ждут.

   — Кто ждет?

   — Наши.

   — Кто?

   — Господин, госпожа, дядя, тетя, барышня, ваш братец и... итальянец...

   — Итальянец, значит, тоже «наш»?

   — Видно, стал нашим, ведь он на барышне женится.

   — Пойти мне, Иван?

   — Не могу знать...

   — Скажи им, что я не приду. А мне найми извозчика.

Митя почувствовал облегчение:

«Свершилось!»

Извозчик подъехал.

   — Иван, снеси вниз мой чемодан и портплед. Больше ничего не бери. Хочешь уехать со мной?

   — Куда?

   — На другую квартиру.

   — Это... я...

Перед глазами Ивана промелькнули его комнатка и пестрый передник красавицы служанки.

   — Я пошутил! Что тебе делать у меня? Здесь тебе лучше. Оставайся.

Митя вышел из дома и пересек двор.

Из окна за ним наблюдали все, кроме итальянца. Оля нарочно склонилась к жениху и что-то нашептывала ему.

* * *

Митя Абаров поселился у фронтового товарища, капитана Рангова.

Тут обстановка была скромная, за окнами — веселенький садик.

Митя сам разложил по местам свои вещи. Наконец-то он почувствовал себя «дома». Эти комнатки казались ему просторнее гостиных в отцовском особняке.

Автомобили, рояль, «Баркаролла» остались где-то там, далеко позади. Отныне он будет жить, думать, чувствовать.

Митя рассказал Рангову про итальянца. Говорить о другом мучившем его вопросе не решился — стыдно было.

   — Абаров! — крикнул ему приятель из-за двери.— Иди пить кофе.

   — Сейчас.

У Рангова было две комнаты — кабинет и рядом с ним спальня. Над кроватью его висели револьверы, сабли, кинжалы, бинокли. В кабинете были картины в дорогих рамах, изящной работы, на письменном стол о стояли фотографии, на которых он сам был запечатлен в различных позах и в разное время — мирное и военное.

Принесли кофе в крошечных фарфоровых чашечках и поставили их на высокий круглый столик, покрытый плюшевой скатертью.

Рангов лежал на диване, не говоря ни слова.

   — О чем задумался? — спросил его Абаров.

   — О тебе думаю. Чудной ты человек. Не таким ты был на фронте. Сердишься на сестру, вместо того чтобы радоваться за нее. Тот на ней женится — значит, любит ее, дорожит ею. Эх, Митя, ты еще ребенок, хоть и старше меня. Будь у меня такой отец и зять, да я бы... Подумай, ведь ты имеешь возможность уехать за границу, повидать свет, людей, а ты объявляешь бойкот родным. Но это у тебя пройдет. Не сегодня-завтра сюда обязательно явится депутация...

   — Нет! Они меня хорошо знают. Слушай, Рангов. Значит, и ты считаешь вполне нормальным по нынешним временам, что болгарка выходит замуж за нашего врага?

   —  Врага!.. А с кем мы в дружбе? Женское ли дело думать об этом? Итальянцы — неплохой народ; вот французы, те в другом роде,— они не станут говорить о браке,

о любви. Англичане тоже этого не любят.

   —  По-твоему, это в порядке вещей? Но представь себе, что из Сербии или Греции вернется болгарин, женившийся там на дочери Пашича или Венизелоса? Что сказали бы болгарки?

   —  Глупости говоришь! Так тебе и согласится Пашич или Венизелос отдать дочь за болгарина!

   —  Значит, подобное возможно только у нас? Выходит, что итальянцев мы били для того, чтобы наши сестры выходили за них замуж? Так, что ли?

   —  Ты прав, Митя. Но затевать целую историю, бежать из дома—это уж слишком. Над тобой смеяться будут.

* * *

Вначале Митя был рад разрыву с семьей, но постепенно стал все острее чувствовать свое одиночество, а чувствовал он его всюду — среди знакомых, друзей, даже в гостях у дяди.

И он понял, что в теперешних условиях человеку нет жизни вне родного гнезда, какое бы оно ни было — богатое или бедное, построенное министром или сторожем, обитаемое благородными или бесчестными людьми.

Там остается душа человека, и только там он дышит полной грудью.

А придешь в чужой дом, хотя бы в нем жила милейшая семья, близкая тебе по духу, уму, мировоззрению,— все равно ты всегда будешь там только гостем, дальше гостиной тебя не пустят.

Как новый Диоген, искал Митя человека в хмурой, но беззаботной столице. Впечатлительность его обострилась. Он перестал встречаться со знакомыми и все чаще заходил в пивные. Там он, присев к отдельному столику, собирал все газеты, какие были в зале, и читал их.

Страшный, позорный мир готовили для Болгарии.

Утопические надежды перемежались с тревожными слухами.

Сербы требовали Царьград и Босилеград.

Но это, видимо, никого не волновало, и вокруг царило спокойствие. Люди говорили о любви, деньгах, сделках. «Что это за люди? — думал Митя.— Откуда они взялись?»

И он, наконец, убедился, что таких людей, как его отец, Оля, Ваня, очень много.

«Никого они не удивляют, кроме меня».

Однажды несколько человек, сидевших в пивной неподалеку от Мити, выпив лишнее, стали ругать армию и поносить офицерство. Митя вскипел. Он встал и подошел к ним.

   —  Господа, вы, наверное, не были на фронте и потому не знаете ни армии, ни офицеров.

   —  Да, на фронте мы не были,— дерзко ответил

один,— а потому и не привезли оттуда трофеев.

   — И в тылу ничего не нажили,— вызывающе добавил другой и выпрямился.

   —  Что вы хотите сказать? — смутился Митя.— Болгарский офицер честно выполнял свой долг.

   — Были и такие, только не сыну Александра Абарова читать нам лекции о честности! Слышите?

Да, Митя слышал. Язык у него прилип к гортани, и ему показалось, что все это сон. Он не ответил ни слова, только залился краской стыда. Отойдя от пьяной компании, он направился к выходу, даже не заплатив по счету. Оглядываясь, он видел злобные усмешки и отчетливо услышал брошенную кем-то фразу:

   —  Яблоко от яблони недалеко падает.

XI

Митя