Избранные произведения - Пауль Хейзе

самоограничения, понимая, что за уют и благополучие приходится платить неполнотой раскрытия жизненных энергий и чувств («Кольцо»), но понимая и то, что безоговорочное следование принципам, страстям и чувствам рано или поздно, но всегда приводит к трагедии («Жоринда»). Эти постоянные колебания между верой и отречением, между желанием и самоограничением, между бунтом и покорностью составляли подлинную, глубинную сущность эпохи бидермайера, ибо если бы бидермайер (как массовое сознание) действительно предполагал «покой, уют, пассивность, самоуспокоенность, невозмутимость, которой ни до чего нет дела, приглушенность любой эмоции, тупость существования, как бы растительного» (так А.В. Михайлов емко характеризует первоначальное, пародийное, представление о бидермайере), то откуда бы взялись та неистовость, жизненная энергия и ярость, с которыми массы простых немцев творили и перекраивали свою и чужую историю в XX веке? Нет, бидермайер был, скорее, длительной и несколько раз возобновлявшейся в XIX веке попыткой наиболее чутких немцев удержать равновесие в собственной истории и в собственной натуре, это был сдерживаемый вулкан, на котором они сидели (который сидел в них самих) и извержения которого они стремились не допустить, предчувствуя его разрушающую мощь и боясь ее. Но ведь природа (в том числе и человеческая) предусмотрела всё: засуху и освежающие грозовые ливни, накопление неподвижной массы снегов зимой и очистительные весенние воды… Бидермайер, по сути, хотел удержать равновесие между ледником и потопом — это не значит, однако, что он (бидермайер как эпоха, как специфически немецко-австрийская духовная позиция XIX века, пытавшаяся уравновесить взрывную силу марксизма и национализма) не догадывался об этих крайностях…

Не каждому выпадает судьба (талант, гений) быть одновременно великим революционером и великим хранителем — такое счастье выпало в Германии на долю Гёте. В своей жизни и творчестве он многократно нарушал равновесие и сам же восстанавливал его. Топил целые материки и сам же возрождал их в новом, омоложенном обличии. Историческая задача Пауля Хейзе состояла в другом: в эпоху политизации и массовизации литературы, связанных в очень большой степени с утратой ею нравственных и эстетических качеств, стать хранителем высокого в массовом, трансформировать традиции великой немецкой классики и романтизма в бидермайер, в массовое сознание немецкой читающей аудитории второй половины XIX века. Подобная трансформация не могла обойтись без некоторых упрощений и даже опошлений этого великого наследия. Но в ту пору, когда это великое наследие безжалостно разрушалось (ведь от Гёте отрекались все политизированные писатели и группы в XIX веке, а Гёльдерлин, Новалис и Клейст вообще еще оставались «тайной за семью печатями») и объявлялось устаревшим и потерявшим всякую актуальность, Пауль Хейзе имел мужество открыто объявить себя приверженцем классических идеалов и классических принципов, и достаточно таланта и умения, чтобы при такой консервативной позиции на многие годы сохранить симпатии читающей аудитории. Нужны были новые войны и революции, чтобы заново, глубже, органичнее и более массово были прочитаны «Фауст» и «Избирательное средство» Гёте, наконец-то действительно открыты Гёльдерлин и Клейст, Новалис и Мёрике, Брентано, Эйхендорф и Штифтер. Перед их открытиями проза Пауля Хейзе отступает, но не уничтожается полностью. В ней не только отчетливо сохраняется художественная атмосфера, присущая новеллам Клейста, Гофмана и позднего Тика, но постепенно обнаруживаются и мотивы, подхваченные и развитые затем в литературе XX века — пускай теперь уже и без ссылок на самого Хейзе. А это означает, что Пауль Хейзе работал не на обочине, а на центральном направлении литературного движения. Но даже и на самом магистральном шоссе могут быть свои подъемы и спуски. И так же, как машина, желающая добраться до цели, вынужденно и неизбежно повторяет подъемы и спуски избранного для поездки шоссе, так и всякий, кто хочет понять далеко не простую специфику развития немецкой литературы в XIX столетии, не может без существенных утрат оставить без внимания новеллистику Пауля Хейзе.

А. Гугнин

КАРЛ ШПИТТЕЛЛЕР. СТИХОТВОРЕНИЯ. ПОВЕСТЬ. РОМАН. РАССКАЗ

СТИХОТВОРЕНИЯ

© Перевод М. и В. Витковских

СМЕРТЬ КИРА

Царь Кир в ущелье горном

Был взят в кольцо врагом;

От скифских стрел проворных

Смятение кругом.

И персов уж немало

Здесь полегло зазря.

Лишь конница осталась

Прикрытием царя.

Тут старый перс из рати

Перед царем предстал,

От всей персидской знати

Он речь свою держал:

«Взгляни на раны наши:

На спинах — ни одной;

И как в бою, бесстрашно

Мы говорим с тобой.

Мы примем смерть за Кира,

Но даром не умрем,

Ты царь, ты нужен миру,

И мы тебя спасем.

Уж хитрость не поможет,

К победе нет пути,

И даже бегство сможет

Тебя, о царь, спасти,

Лишь если не узнает

Владыку взор ничей:

Враг одного желает —

Погибели твоей.

И может скиф стрелою

Любой тебя сразить,

Но мы хотим с тобою

Опасность разделить.

Ты пурпурное платье

Сними с себя сейчас,

Одеждою и статью

Похожим стань на нас,

А нам раздай порфиру,

Венец и пояс — так

Владыку персов Кира

Не распознает враг,

Обманут блеском ложным.

Тебя же уберечь

Должны твой щит надежный

Копье и верный меч.

Помчим на колесницах

От быстрых скифских стрел,

Пусть мы не сможем скрыться,

Лишь ты останься цел!»

Был царь таким советом

Немало возмущен,

Но выхода при этом

И сам не видел он.

Снял знаки царской власти,

Досаду поборов,

И, видя в бегстве счастье,

Рванулся в строй врагов.

И тут же окружили

Товарищи его,

И скифов храбро били…

Не вышло ничего —

Их было слишком мало,

Врагам же несть числа;

Двенадцать в плен попало,

А прочих смерть нашла.

Военачальник скифский

К царице прискакал:

«Возрадуйся, Томирис! —

Победно возвещал, —

Со всем персидским войском

Кир нами был разбит,

Теперь в ущелье горном,

Повержен, враг лежит».

Томирис, славя Зевса,

Что дал победу ей,

Главу владыки персов

Желает зреть скорей.

В ответ ей полководец:

«Средь наших пленных он».

«Так пусть же будет предан

Он пыткам и казнен!»

«Прости меня, царица, —

Тот молвил, побледнев, —

В плену двенадцать персов,

Которые, надев

Одежды их владыки

И клятву дав молчать,

Погибнуть все готовы,

Но Кира не предать.

Хоть знаем мы наверно,

Что Кир — из них один,

Но нам никто не скажет,

Кто падший властелин».

«Отбрось свои сомненья,

Им всем черед настал!» —

Но полководец славный

К ногам царицы пал:

«Мы, воины — не трусы,

Но тоже чтим богов,

И не в обычье пленных

У нас казнить врагов.

Не внове в рукопашной

Нам кровь чужую лить,

Но храбрый победитель

Привык врага щадить».

Тут старший сын царицы