Избранные произведения - Пауль Хейзе

я сразу —

В мощное со мной спускайтесь сердце,

Где любовь живет и сладострастье!

Буду вам служить и вас лелеять,

Так что вы засветитесь блаженством».

Те в сомненьях медлили с ответом,

И боролись страх в них и надежда.

Но поток, раскрыв свои объятья,

Взмахом рук могучих подхватил их

И с собой увлек без возражений

По переплетенным тесным венам

К мощному и любящему сердцу.

Звуковые формы в жаркой лаве,

Что со всех сторон их обступала,

Плотных тел приобретали свойства,

Вторивших чертам их тел душевных.

После, в мощном сердце оказавшись,

Жили безмятежно и в довольстве,

Но недолго — лишь пока точило

Нож свой затупившийся Упрямство.

И когда клинок разить их начал,

Рассекая естество двойное,

Шлаки в ад немедленно упали,

А певучий рой в поспешном бегстве

Вверх по жилам к голове помчался.

Было так всегда и есть поныне:

Множились звучащие созданья,

Набухало нежной страстью сердце,

Вместе с ним росли и Самомненье,

И борьба, и тягостные муки;

А извне бесчувственная масса,

Лишь немного тронутая жаром,

Тесного кольца не разжимала.

Но в один прекрасный день случилось,

Что, устав от мук смертельных, сердце

На союз своих врагов склонило,

Соблазнив их вкрадчивою речью:

«Бедные, зачем меня вам мучить?

В чем я перед вами провинилось?

Оттого, что я теперь страдаю,

Есть вам хоть какая-нибудь польза?

И не лучше ль было б вместо ссоры,

Вместо обоюдных притеснений

Сообща завоевать свободу?»

Заключили договор и, тайно

Подкупив строптивое Упрямство,

Чтоб закрыло бдительное око

И препятствий больше не чинило,

Ринулись с невиданным проворством

В рот к Богине-Деве молчаливой,

Изнутри взорвать уста желая.

Гордая, мятеж почуяв, Дева

Возопила гласом Самомненья:

«Струсило, продажное Упрямство!

Быстро за моими встань зубами;

Если кто приблизиться захочет,

Бей его своею алебардой!»

Вмиг повиновался страж продажный —

Так, предав сообщников, он думал

Для себя добиться снисхожденья —

Честность такова продажных стражей!

Встал он пред зубами на защиту,

На врагов нацелив алебарду,

И мятеж был дерзостный подавлен;

Тем пришлось убраться восвояси,

Только боль еще ужасней стала.

И в тот самый час немая Дева,

Видя, что порядок восстановлен,

Руки по скале крутой простерла,

Их сцепила на замшелом камне

И впилась зубами в эти руки,

И рыдала громко, и молилась

Горькою мучительной молитвой:

«Высказать бы мне, Певец любимый,

Рассказать бы мне, как я страдаю!

Даже не сказать, а криком крикнуть,

Звонким криком из глубин сердечных,

Чтобы эхо сотрясло долину.

Гордой создана себе на горе,

Я кляну свое высокомерье,

Что тебя мне не дает окликнуть

И к твоим упасть ногам мешает.

Ничего исправить я не в силах:

Мы над нашим естеством не властны,

Плоть моя — из камня и железа,

Но под грудой камня и железа

Сердце, нежной полное печали,

Хоть никто не видел и не верит».

Так, рыдая, жаловалась Дева,

Проливая горьких слез потоки,

Громкий плач руками приглушая.

Наконец, от слез утихло горе,

Плечи распрямила Великанша

И привычно взгляд свой обратила

Снова на Певца поверх долины;

Был суров и непреклонен облик,

Но чудесный взор очей огромных

Влажен был и полон нежной страсти.

3

Но когда-то этот час наступит —

В череде других неотличимый,

Неприметный обликом и формой, —

Этот час, когда, поднявшись резко,

Со скамьи вдруг встанет Великанша:

Тело в столбняке окостенело,

Из орбит глаза готовы выйти,

Губы плотно сомкнуты, за ними

Боль невыразимая клокочет.

Наконец, отчаянным усильем

Разомкнет уста и криком звонким

Огласит долину — так с триумфом

Мать кричит, родившая ребенка.

Крик тот диким сменится весельем,

Дикое веселье — ликованьем;

И сперва прерывистые, звуки

Вскоре обернутся ясной речью:

«Я хочу, хочу тебе признаться!

Правды скрыть я больше не умею,

Правду я упрямством подавляла,

Но теперь сдержать себя не в силах.

В громкой песне я хочу открыто

Миру вот о чем поведать ныне:

Я люблю тебя, Певец прекрасный, —

Да, люблю, души моей владыка!

Много долгих лет то чувство длится,

И ни меры, ни границ не знает —

В целом свете нет такого слова,

Что любовь мою вместить могло бы.

На скале все это время сидя,

Я была твоей рабыней верной:

Зрение и все другие чувства

Лишь тобой единым заполняла,

Образ твой в своем рисуя сердце,

Звуки жадно с губ твоих вбирая.

Часто возмущенное упрямство

Ненависть в душе моей будило, —

Но благую ненависть, что может

В вечную любовь преображаться, —

Так вино есть результат броженья.

Наконец, поняв свое бессилье,

Примирилась я с твоей победой,

А себе дала такую клятву:

«Не пожать тебе плодов победы,

Не приду со вздохами и плачем

О любви молить и снисхожденье;

Губы сжав, хранить молчанье буду,

Пусть в груди моей взорвется сердце,

И от боли разум помутится».

Я держала слово, я терпела,

Губы сжав, хранила я молчанье —

Если б ведал кто, с каким геройством,

Знал бы кто, с какой борьбой душевной!

Но сейчас, Певец мой ненаглядный,

Дам я и сдержу иную клятву:

О любви кричать отныне буду,

Тишину долины нарушая

Беспрерывным вечным ликованьем;

Мне никто умолкнуть не прикажет,

Никогда мой голос не утихнет, —

И пускай другие зло смеются,

Пусть ты сам, исполнившись презренья

К женщине, последний стыд забывшей,

С гневом отвратишь твой лик любимый.

Должен будешь слушать, вечно слушать,

От любви моей терпя жестоко,

Как сама я от нее терпела».

И когда Певец на той вершине

Дремлющим сознанием услышал

Мощный крик ликующий, то сразу

Перестал слагать он песнопенья,

Ясность мысли обрести пытаясь, —

Так в борьбу со сном вступает спящий.

Наконец, раскрыл глаза слепые.

Тотчас вся долина осветилась,

И над голубым воздушным морем

Он узрел Прекрасную Сивиллу.

Над скалою в полный рост поднявшись,

В окруженье разноцветных звуков,

На Певца из дымки золотистой

Та смотрела. Лик он дивный видел:

Ясных глаз два камня драгоценных

Влажны были от росы сердечной,

Губы-близнецы — как два бутона,

Белоснежный лоб над щек холмами,

Шелковый поток тяжелых прядей.

С чем сравнить такое пробужденье?

Не бывает столь чудесно прерван

И ребенка сон, когда, проснувшись,

Видит он себя не в лапах чудищ,

А в объятьях нежных материнских, —

Или старца, после муки смертной

Встретившего вновь отца и деда.

Сам ли то Певец через долину

Шлет привет, иль кто-то незнакомый?

Если сам — немного в этом счастья,

Лишь помехой стал бы незнакомец —

То — второе «я», любви творенье!

Но о чем спешат поведать звуки,

Над долиной льющиеся тихой?

Где источник милой сердцу