Чернила и перья - Борис Вячеславович Конофальский

того, что скажет десяток слов… и что она никогда не увидит нового мужа своей матери. То есть девочка просто не доживёт до Рождества. А от подобных мыслей ему становилось кисло на душе.

Волкову показалось, что опять у него что-то кольнуло где-то слева в шее, там, возле ключицы. Он положил туда руку и стал растирать то место, продолжая думать о принцессе, при том всячески убеждая себя, что у неё всё будет хорошо. Генерал вспомнил, что матери забывают смерти своих детей, как только родят детей новых.

«И слава Богу, что так всё устроено. Выйдет замуж, а муж у неё молод, он ей проходу давать не будет, тем более что Оливия – жена весьма привлекательная, хоть и немолодая. Привлекательная и, кажется, здоровая, а раз так, она от него быстро понесёт, и ей будет не до умершей дочери».

Волков перекрестился и захлопнул ларец с цепью и стал смотреть на прекрасные виноградники и сады, что тянулись по склонам вдоль дороги. В первых розовых лучах солнца, пока на округу не навалился зной, они были прекрасны. А после начала сказываться бессонная ночь и утренняя прохлада, и, качаясь в мягкой карете, он стал понемногу дремать.

Глава 20

Проснулся он уже в полдень, от жажды; он выпил немного воды и выглянул в окошко кареты. Дорога, забитая телегами, тянулась всё вверх и вверх. Виноградники, жёлтые пятна пшеничных полей, мельницы, участки с зелёным хмелем, орех на крутых склонах. В общем, красота. Чуть поодаль за каретой едет Кляйбер.

- Хаазе с пушками был уже? – интересуется генерал.

- Час назад или около того, как миновали, - отзывается его новый оруженосец. – С ним был Мильке, а до того проехали обоз с Нейманом.

Волков снова прячется в душной тени кареты, пьёт ещё. Можно и поесть немного, сделать привал, кажется, голод в нём уже просыпался, но он решает немного подождать. После полудня начнётся самое пекло, вот тогда, чтобы не мучать лошадей, можно будет встать в тени и пообедать. Барон снова откидывается на подушки и просыпается уже в тяжёлой и пыльной духоте заканчивающегося дня, выглядывает в окошко… Он видит дорогу, забитую телегами, горы, горы повсюду…

«Вот дьявол, вечер уж близок. Проспал весь день, этой ночью точно не усну уже».

- Фон Готт, где мы? – спрашивает генерал, разглядывая окрестности.

- Встречные мужики говорят, что уже в Эден въехали. Но сдаётся мне, что до Ольдента до ночи всё-таки не успеем, – отвечал запылённый дорогой оруженосец.

Получалось, за этот день Волков проехал большую часть пути до перевала. И ближе к сумеркам генерал решает остановиться на ночлег в большом трактире, надеясь на хорошую кухню. Но его надежды не оправдались. Постояльцев всяких тут было в избытке. Всё купцы, купцы. И его людям пришлось требовать ему лучшие покои, хорошие простыни, ванну и чуть не силой заставлять лакеев таскать ему воду для мытья. После жаркого дня ванна была очень кстати, но это было единственным, что ему тут пришлось по душе. Стряпня здесь была отвратной, вино казалось разбавленным, а ещё в перинах было много голодных клопов… В общем, генерал не спал, а отдыхал в полузабытьи, дожидаясь утра, а едва оно стало приближаться, едва в трактире зашевелилась прислуга, он безжалостно будил своих невыспавшихся людей, чтобы те вставали и готовились к дороге.

Можно было сразу поехать по главной дороге на Ольдент и заночевать перед перевалом в забитых возницами и купцами трактирах. Но…

Доменный город Её Высочества, Эдденбург, на фоне гор смотрелся как место сказочное. Солнце как раз уже покатилось к западу, и посему стены его и башни, шпили и колокольни соборов и те дома, что виднелись на востоке, казались с дороги белыми, едва ли не сияющими. Волкову не было нужды заезжать в Эден. То был немалый крюк, причём ещё и в гору, но в своем послании Кёршнер сообщал, что ещё одно письмо, кроме как в Швацц, он направил на всякий случай и на императорскую почту графства Эден. И генерал решил не проезжать мимо белых башен и свернуть с главной дороги. И не пожалел.

Город был невелик, не Швацц и уж тем более не Ланн, даже Малену он уступал по простору. А так как Эдденбург стоял меж двух гор, а рассекала его небольшая, но быстрая речушка, то и улицы у него были непросты, извилисты и в некоторых местах узки, но всякому сразу бросалось в глаза, что город не беден и ухожен. Дома в нём побелены или покрашены, а крыши все под яркой, хорошей черепицей, и то было для глаз умиление. Даже на рыночной площади, и там был порядок, а ещё, переезжая один из красивых мостов через реку, фон Готт, остановившись, прочитал у моста вывеску: «Двадцать талеров штрафа, а нет, так двадцать ударов плетью всякому будет, кто вздумает бросать объедки, печную золу, или кости, или ещё какой сор по берегам и в реку. Бургомистр».

- А табличка-то на совесть сделана. На камне высечена, на века, - замечал оруженосец, и они с Кляйбером удивлялись тому.

- Двадцать монет… Однако, – качал головой кавалерист. А потом и добавлял: – Это чтобы в паводок по осени или по весне низ города не заливало.

- Да тут вообще везде чисто, – замечал фон Готт.

- Ага, как в Вильбурге.

Как в Вильбурге. Да. Генерал слушал их разговор, пока пропускали встречную телегу через мост. Слушал и смотрел на горожан. И замечал, что те люди опрятны и чисты, хоть не в бархате и не в золоте. А в первом же трактире ему – из-за чистого фартука – понравился трактирщик, который низко кланялся и говорил генералу:

- Клопов у нас нет, господин, перины прожариваем каждую неделю, а простыни стираем, а вечером у нас с гор дует ветер, и если не закрывать окон, то спать будет прохладно, и лошадкам вашим будет хорошо.

К тому же оказалось, что жена трактирщика заправляет на кухне с большим умением, и в кухонном деле она мастерица. К ужину господину и его людям повариха подала изумительных жареных перепелов с соусом из яичных желтков и горчицы, копчёное сало, печёную свиную шею, нашпигованную морковью и чесноком, свежий, чуть кисловатый крестьянский хлеб, а на десерт – персики и большие красные сливы с мёдом. А ещё из